Наедине с суровой красотой

Раздраженная, я снова выпустила его, на сей раз без комбинезона – исследовать подтаивающий двор, новых весенних птиц, новые следы в грязи рядом с дровяной кучей. Он бродил туда-сюда, в дверь и из двери, пока я, наконец, не сдалась, и мы вместе пошли к ранчо Кушманов, огибая озеро в центре покатого пастбища, по краям которого выстроились сосны и ели, по двусторонней грунтовке, бегущей через него. Это был мой любимый вид на горе. На одном гребне стоял старый амбар и пастуший дом. Летом коровы шли на водопой через заросли бородача и дикого проса. Элвис труси́л передо мной, обегая вприпрыжку дальнюю оконечность озера, – белое пятнышко на горизонте. В воздухе пахло землей и плесенью. На мне была джинсовая юбка, флисовая куртка и потертая белая ковбойская шляпа. На гору пришла весна.

В тот день он умолял о прогулке – тот пес, которого я всегда знала, – но спустя неделю слабость и рвота заставили нас ехать в отделение неотложной помощи. И всё. Не было никакого постепенного заката, никакого мучительного многомесячного конца, в процессе которого я снова и снова задавалась бы вопросом: пришло время или нет? Я просто поняла. Сразу.

И у меня родился план.

Я выбрала субботу, через два дня после нашей встречи с Лорен, что давало мне еще один последний полный день с моим псом. Акупунктурист Элвиса и ветеринар, жившие напротив меня через Оверленд-роуд, предложили домашнюю эвтаназию. Я созвала друзей, назначив каждому свою роль в прощании с Элвисом.

Элвис провел неуютную ночь после нашей встречи с Лорен. Дыхание у него было затрудненным, и он не находил себе места. Я спала на его конце кровати, кладя руку ему то на спину, то на грудь. Утром он был настолько опьянен опиатами, что мне пришлось снести его по лестнице во двор, где он встал, шатаясь, потом присел пописать всего в двух шагах от того места, где я спустила его с рук; взгляд его был расфокусированным, отстраненным.

Я видела, что дело не в боли, а в лекарствах. Растерянный и встревоженный, Элвис боролся с морфиновым туманом. Не успела я помочь ему подняться обратно в дом, как он попытался сам взойти по ступенькам и опрокинулся, приземлившись с глухим басовитым стоном.

– Держись, миленький, – сказала я, подхватывая его, как новорожденного теленка, и неся вверх по лестнице.

В доме я сняла пластырь. Уход в фентаниловый туман – это был не тот конец, которого я хотела для своей собаки. Наши совместные дни были сотворены из энергии и чистой радости Элвиса. Пусть такой будет и его смерть.

Лизе я позвонила первой. Сможет она приехать сегодня, а не завтра? Следующие звонки были друзьям, которые переиграли свои расписания и отменили занятия и клиентов.

Отложив телефон, я подошла к центру хижины. Моя жизнь опиралась на тысячу крохотных ритуалов – зажигание свечей, трапезы, медитация, составление молитв на бумаге, которые я сжигала в печи, или на молитвенных флагах, которые вывешивала снаружи дома. Я приветствовала времена года и просила о переменах. Я праздновала союзы, рождения и выживание. И вот, впервые, мне предстояло праздновать смерть.

У меня не было четкого представления о том, что случится с духом Элвиса после его смерти, но я понимала: мой долг – обратиться с определенными просьбами от его имени. Я всегда чувствовала, что дать Элвису достойную жизнь отчасти будет означать – дать ему достойную смерть.

Я позволила своему голосу наполнить дом.

– Сегодня – тот самый день, – сказала я, – да будет он добрым.

В этот момент не было на свете силы, способной отказать мне.

Потом я пошла в спальню и легла рядом с Элвисом. Он слабо поцеловал меня, и я начала плакать.

– Пора, приятель, – объясняла я. – Твое тело больше не справляется. – Я почесала его за ушами, провела ладонями по спине. – Я буду все время здесь, с тобой.

Слова посыпались сами. Он был моим лучшим другом, моим мальчиком, говорила я. Он всегда будет со мной. Элвис спокойно смотрел на меня и продолжал лизаться. Я свернулась рядом с ним, слушая, как он дышит, положив ладонь ему на грудь возле сердца. Мы лежали так долго.

Через некоторое время я встала и начала сдвигать мебель, чтобы освободить пространство в гостиной, и все смогли сесть на пол с Элвисом. Кэтлин приехала первой, чуть ли не на два часа раньше назначенного времени. Облегчение. Я не слишком хорошо была с ней знакома, зато точно знала, что она любит собак. Ее тихое присутствие фокусировало меня; я спокойно делала то, что нужно было сделать, пока она безмолвно сидела с Элвисом.

Моя жизнь опиралась на тысячу крохотных ритуалов – зажигание свечей, трапезы, медитация. Я праздновала союзы, рождения и выживание. И вот, впервые, мне предстояло праздновать смерть.

Я включила спокойную музыку, потом приготовила для Элвиса запеченную курицу и картофельное пюре. К этому моменту я уже не пыталась скрыть рыдания.