Наемник

Сколько я так бил не знаю, но верхняя часть трупа превратилась в безобразную костную кашу. Переломанные, белые кости торчали из раскуроченной грудной клетки, голова стала похожа на сгнившую тыкву, которой играли в футбол два десятка хулиганов. Кровь, вытекшие мозги и еще какая-то бурая жидкость обильно залили палубу.

Отбросив трубу в сторону, я перегнулся через борт и проблевался. Отлегло. Полегчало! Злость и ярость ушла.

Ванек молча стоял сзади и боялся промолвить хоть слово. Лицо побледнело и пошло какими-то зелеными пятнами.

— Извини, братан, что я наорал на тебя, — шепотом произнес я, не глядя на Болтуна. — Нервы ни к черту? Просто, когда я бежал по причалу, то мне показалось что в том месте, где ты завалил второго турка много крови, вот я и подумал, что это тебя пулеметчик достал. Вот и психанул, да накатило что-то, последние дни выдались какими-то суматошными и дикими. Одна стрельба, взрывы и горы трупов. Не злись, бро! — сказал я, протягивая руку Ваньку для рукопожатия.

— Проехали, — улыбнулся Ванек, пожимая мне руку. — Да, деньки выдались нервными, — согласился он и неожиданно громко засмеялся.

Я посмотрел на него и тоже заржал в ответ. Тугая волна боли скрутила мышцы живота, но я продолжал смеяться. Этот нервный, какой-то опустошающий гогот, приносил с собой боль, но она смывала всю ту черную ярость и жестокость, которая переполняла меня в этот момент. Я сполз на колени и, уткнувшись лбом в забрызганную кровью палубу, ржал как сумасшедший. Ванек тоже смеялся, но у него от смеха лились крупные слезы по щекам. Так, что было не понятно, он смеется сквозь слезы или наоборот, плачет от смеха.

— В очередной раз убеждаюсь, что вы, на хрен все сумасшедшие и ненормальные, — раздался спокойный голос Петровича. — Над чем смеетесь?

Я поднял голову и увидел стоящего на причале Петровича. У него была перемотана окровавленными тряпками рука и голова. В здоровой руке он держал открытую банку с кошачьими консервами и периодически запрокидывал её содержимое себе в рот.

— Петрович ты как птица Феникс все время живой и жрешь тушенку, — подавляя очередной приступ нервного смеха произнес я.

— Ну, дык, кто-то же должен, — непонятно ответил Петрович.

Глава 15

— В общем так пацаны, такое дело, что Керчь — это не просто город, а, не побоюсь этого слова, это колыбель цивилизации, — загадочным голосом бубнил Ванек. — Еще древние греки упоминали его, как некое царство мертвых, где зародилась жизнь. И чтобы вы знали, граница между Азией и Европой проходит не только по Уральским горам, но и по Керченскому проливу. Так, что жители Керчи — просвещенные европейцы, а все, кто живет по ту сторону пролива — дикие азиаты! — выпалил керчанин в сторону Петровича, который был родом с Кубани.

— Слышь, ты бы попридержал бы метлу, а то я ка дикий азиат, ща, как ёбну тебя по кумполу! — шутливо пригрозил Хохол.

— Вот! — керчанин в торжественном жесте ткнул указательным пальцем в потолок. — Я же говорил, что вы дикие, чуть что сразу в драку лезете. А между прочим, еще великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, который посетил Керчь в августе одна тысяча восемьсот, не помню уже точно какого года писал следующие строки в «Путешествиях Онегина»: «С Атридом спорил там Пилад, Там закололся Митридат…»

Я мешал едва булькающую кашу и тихо ржал про себя, слушая очередную порцию баек керчанина. Он опять переврал мои слова, добавив отсебятины и сильно изменив истину, хотя какая может быть истина в мифах? Но надо отдать должное рассказывал свои байки керчанин очень вдохновенно и одухотворенно, окружающие слушали его, раскрыв рот, а самый прожжённый и опытный из нас — Петрович, и тот заслушивался до такой степени, что даже переставал есть тушёнку. А все, кто знает кубанца, понимают, что заставить Петровича перестать есть тушёнку может только что-нибудь серьезное, вроде близкого взрыва в полтонны в тротиловом эквиваленте.

— Ванек, что-то ты брешешь, — вяло подал голос Винт, — был я в вашей дыре, нет там ничего эпичного.