Нагайна, или Измененное время

А там, за второй стеной, есть еще одна, и вот именно под ней что-то происходит, во всяком случае, иногда оттуда, из самых глубин, доносится тройной вой ветра – так ведь бывает.

Ветер, воющий на три голоса – от низов, от гула, до верхов, почти до свиста, так высоко.

Именно на три голоса.

Но это не музыка, не хор, слишком часто это можно принять за вой ветра.

Хотя те, кто ходил туда и со скал слушал этот неземной хор, они ловили многие звуки, не только трио.

Им слышалось именно слитное женское пение.

А то, что ветер и эхо в скалах могут отражать и множить звуки, им в голову не приходило.

Они счастливы были слышать именно слитный большой хор, их это успокаивало, давало ощущение, что дети бессмертны, да, их девочки.

При том те, кто туда ходил к рассвету в поисках своих детей, они стояли над пропастью в конце тропы, каменной тропы, протоптанной многими башмаками, и отсюда слушали многоголосый вой ветра.

А тропу эту протоптали поколения ребят и девушек, выпускников сельской школы, они поднимались сюда из года в год, чтобы отпраздновать свою свободу, в ночь выпуска.

Вернее, к рассвету.

Путь их начинался после бала, и они оставляли своих учителей и родных там, внизу, в селении, на площадке у школы, и сначала шли гурьбой по улицам, сопровождаемые всеобщими аплодисментами и напутствиями – это был праздник всего села.

А вот потом во тьме, при свете факелов, они уже шли цепочкой по тропе в горном лесу, где под их ногами клубились окаменелые корни огромных деревьев, где путь был уже не таким широким и простым.

Им приходилось и спотыкаться, и хвататься за ветки кустов, но они только хохотали.

Ребята поддерживали девушек, это был обычай, хотя в горном селении нравы суровые, и, к примеру, они танцевали на своем балу не взявшись за руки, а просто подбоченившись, хотя и друг против друга.

И здесь, на лесной тропке, мальчишкам впервые было дозволено поддержать любимую девочку под локоток или приобнять ее, если она вдруг собиралась споткнуться.

Уже образовались парочки, мальчик заботился, девочка не отказывалась.

Хотя дорожка, тропинка в камнях, была натоптана – непонятно почему, кто ее проложил? Раз в год выпускной класс?

Из села никому в голову не придет таскаться в эти пустые скалы.

Чужие тут тоже не ходят.

Но никто из них, веселых, молодых, разбившихся на парочки, не обращал на это внимания.

Когда выпускной класс шел в горы на рассвете, ни один из них не задумывался, что они ведут на заклание очередную жертву.

Жертва ведь ничем не выделялась, тоже была одета в белое платье и обута в неудобные босоножки на каблуке.

Единственно что – эта девушка, как обнаруживалось потом, всегда была без пары, но на это заранее тоже никто не обращал внимания, такие в классе были.

Но уже задним числом все понимали, что горам, наверно, нужна была невинная, нетронутая девушка, которой не касалась рука мужчины.

Ведь в классе уже многие – и давно – что называется, «ходили». Мальчик и девочка. И все в селе знали, кто с кем.

Иногда такой расклад не одобрялся родителями, а как без этого.

Мало ли, сто лет назад ваш дед запахал тот кусок нашего поля за горой, якобы он заброшенный и ничей, даже засеял его ячменем, и пришлось все перепахивать и засевать своим ячменем, а возвращать ему кошелку его зерна никто и не собирался.

А тут наш и ихняя – «ходят»!

Судиться было не в обычае этих горных жителей, устраивать разборки, драться из-за кошелки семян?

Просто не здоровались.

Сторонились обидчиков в храме и на рынке.

На улице проходили не замечая.

А как будет на свадьбе? Тоже не здороваться? А крестить младенца, если он общий? Новенький, самый любимый, к тому же мальчишка?

То есть были свои семейные трудности.

Но они не касались выпускников, те об этом даже и не думали.

И выросшие дети по традиции шли встречать свой первый взрослый рассвет радостные, с надеждами на будущую жизнь.

И обязательно, вот те раз, одна из девушек исчезала.

То есть пропадала навсегда.

Родители исчезнувших девочек тоже потом ходили этой же тропой в горы, стояли на той же самой верхушке скалы, на вытоптанной многими поколениями площадке, при восходящем солнце, и кричали, выли наверх, адресуясь к каменной стене, той, самой первой, за которой (старые люди знали) шли еще две стены пониже, как бы огораживая некую пропасть, на дне которой, по легенде, и был тот монастырь, куда попадали, по одной в год, те выпускницы в своих белых платьях.

Монастырь находился в глубине пропасти, потому что где ему быть – где есть вода.

А там, на самом дне, действительно шумели ручьи.

Даже слышался сверху этот нижний грохот воды.

То есть вода у них была, и потому там стоял монастырь.

То есть там пили воду, там жили.

То есть девочки оставались живы! Мертвые-то воду не пьют, рассуждали матери и бабушки.

И дальше они рассуждали. Там темно? Значит ли это, что тот нижний монастырь стоял во тьме?

Нет. Туда явно проникало солнце, находящееся в зените, и может быть, там были свои огороды (надеялись матери), сады, хотя там же вечная жизнь, зачем им огороды…