Наглец (СИ)

Несколько мгновений, и я слышу щелчок замка, вместе с которым как-то странно обрывается и моё сердце, а после приходит осознание: он запер меня. Я отрезана от всего мира во всех смыслах этого слова, хотя это был какой-то совершенно дикий способ заставить меня молчать. Несколько минут, которые на деле кажутся мне вечностью, я просто смотрю на входную дверь, не понимая, как вообще дошло до того, что меня, по сути, посадили под домашний арест. И за что — за то, что я наконец-то начала понимать, насколько заблуждалась в своих жизненных принципах.

Внезапно становится как-то холодно, и я обнимаю себя за плечи; через пару мгновений меня начинает трясти, и до меня не сразу доходит, что я содрогаюсь от плача. Нет, даже не так — это было истерическое рыдание во весь голос — возможно, я даже напугала соседей, но мне было всё равно. Меня рвало изнутри на части от осознания того, что я попала в такую ситуацию по собственной вине, а теперь даже помощи попросить ни у кого не могу, потому что изолирована от мира.

И если уж быть до конца честной — хотя бы с самой собой — я всё это заслужила, хотя легче от этого не становилось.

* * *

Первые несколько часов я честно пытаюсь не поддаваться тому чёрному отчаянию, которое плещется где-то под сердцем, но моей истрепавшейся выдержки не хватает надолго. Сначала я даю волю слезам, которые остановились лишь, когда глаза опухли, и зрение чуть упало; после была обида, отдававшая горечью в горле; потом пришёл гнев, отравляющий своим ядом голову и мешающий трезво мыслить. Самым последним приходит чувство, которое я желала всем сердцем — полная апатия и пофигизм, как сказал бы Матвеев. Это когда я делаю себе огромную кружку свежесваренного кофе со сливками, натягиваю шорты, футболку, вязаный кардиган и такие же гетры и просто сажусь на ковёр посреди гостиной напротив панорамного окна, в котором отражаются огни ночного города. Не спеша потягиваю кофе, не думая совершенно ни о чём, потому что в голове — сплошная пустота; и даже когда в замке поворачивается ключ, впуская Богдана, не реагирую. Кажется, меня совершенно не волнует, что он шарится по моей квартире, выискивая всю технику, с помощью которой я могла бы связаться с внешним миром, но мне абсолютно плевать. Я не делаю никаких попыток достучаться до него или отобрать хотя бы макбук — просто смотрю на огни фонарей и смену цветов светофоров, коих по городу, наверно, тысячи.

Даже когда Аверин присаживается на корточки справа от меня, внимательно рассматривая моё лицо, я не отрываю глаз от окна — боюсь сорваться.

— Надо же, какое самообладание, — фыркает он. — Жаль, что ты оказалась дурой и не смогла оценить всё то, что я мог бы тебе дать.

— Надо же, какое самомнение, — копирую тон его голоса, но у меня он почему-то звучит надтреснутым стеклом. — Жаль, что на поверку ты оказался куском дерьма и не замечаешь этого.

Не сразу, понимаю, что случилось: только что передо мной была красивая картина ночного города, а в следующую секунду мои глаза утыкаются в толстый ворс персидского ковра; правая щека пульсирует, будто под напряжением тока, а лодыжки горят, словно обожжённые огнём. Прикладываю дрожащую ладонь к щеке и губам и замечаю на пальцах струйку крови; на вязаных гетрах красуется два громадных кофейных пятна, которые плавно перекочёвывают на ковёр. Приспускаю гетры чуть вниз и вижу покрасневшую кожу ног — кофе всё ещё был достаточно горячим, чтобы оставить на коже ожоги, пусть и лёгкие.

Богдан возвышается надо мной во всю высоту своего роста, сжимая и разжимая кулаки, и я вижу, как ходят желваки на его лице, но уже через секунду от его самомнения не остаётся и следа, потому что я начинаю громко… хохотать.

— Вот это дааа, — выдавливаю из себя между приступами истерического хохота, которые после ухода Аверина, скорее всего, превратятся в новую порцию слёз, но сейчас для меня важнее побольнее зацепить эту сволочь. Разбитая губа щиплет, на щеке будет отвратительный синяк, и ноги будут не в лучшем виде, однако на данный момент это не имеет значения. — Поздравляю, Богдан Николаевич! Поднять руку на женщину — это просто верх мужества и порядочности! Сегодня у тебя прямо день проявления себя как Мужчины с большой буквы «М» — шантаж, угрозы, избиение… Что дальше-то будет? Начнёшь поднимать руку на стариков и младенцев?

Я вижу, что хожу по самому краю чаши терпения Аверина, но не могу заставить себя остановиться: во мне скопилось слишком много эмоций, которые я годами держала внутри себя. Богдан делает несколько глубоких вздохов и стискивает челюсть так сильно, что я начинаю переживать за целостность его зубов. Правда после — надо отдать ему должное — молча разворачивается и выходит из комнаты, напоследок погромче хлопнув дверью, чтобы напомнить мне, кто несмотря ни на что остаётся хозяином положения.