Так вот однажды и тоже к закрытию магазина эти ребята пришли к своему приятелю продавцу, имея при себе кое-какую еду и крестьянское вино. Вечер был ветреный, на улице — холодновато, и ребята попросили директора магазина разрешить им, так сказать, отужинать в подсобке, а заодно и пригласили нас. Мы согласились, и этот ужин затянулся у нас часа на три. Не знаю, вино ли крестьянское или завывание ветра, напомнившие мне бакинские ветры, но в тот вечер я, кажется, никому не дал и рта раскрыть. Я говорил этим молодым ребятам о том, что думаю обо всем этом городе, о его чинушах, о его обывателях, и о том, как жаль, что они со столь юных лет и ум свой и душу развращают чумой национализма. Ребята и впрямь не высказали ни слова, то ли от того, что я не дал им вымолвить слово, то ли из уважения к моим летам, но когда дело уже шло к комендантскому часу, они молча убрали остатки нашей еды, и мы разошлись. Уже в тот же вечер, возвращаясь к себе, я, конечно, понимал, что был чересчур уж откровенен и что, бог знает, как все это восприняли они, а еще более — их родители, расскажи они им все слышанное в тот вечер от меня.
— Ну, да бог с ним, хоть душу отвел, — подытожил я свои мысли, решив, однако, в этот магазин пока не захаживать.
Но директор магазина дня через три сам нашел меня, заявив, что ребята очень хотят меня видеть, поскольку желают о чем-то со мной подискутировать.
В тот же вечер я был снова в магазине, и наша беседа снова затянулась до комендантского часа. Говорили мы о многом, а рассказывать об этом — не хватит и десятка страниц.
Еще трижды я встречался с этими ребятами, и теперь, когда я вспоминаю этих ребят, я уверен: что бы с ними не случилось, это уж не те ребята и уж, по-крайней мере, в подручные Зорию Балаяну не годятся.
Эти ребята — моя удача, но таких удач, признаюсь, было не много. Да и трудно было проводить подобную работу, ибо националистический прессинг сковывал сердца здешних обитателей страхом.
Однако вернемся к прозе дня.
Я уже говорил, что забастовки и манифестации проводились к приезду делегаций или даже отдельных лиц. Но когда это были люди, для здешних лидеров, так сказать, свои, в этих мероприятиях не было необходимости. Они и так уже знали, что к чему.
В этой связи несколько слов о визите в Степанакерт мадам Старовойтовой. Приехала она, как сама же заявила, в гости к своему другу Аркадию Манучару.
Поскольку и она хорошо знала многих лидеров движения, и те ее неплохо знали, то и никаких забастовок и демонстраций не устраивали — в «тумане» необходимости не было. Ее встречала группа лиц, проводившая до дома, где живет Манучаров.
Дом этот большой, с большим же двором, и расположен рядом со школой. Так вот во дворе этого дома все же был устроен спектакль: ее там поджидала группа детей с мамашами, к которым она обратилась с бодрящим приветствием от «демократов», а затем раздала детям школьные калькуляторы — то ли от себя, то ли от тех «демократов». Но это уже детали.
И уж совсем по-другому происходят здесь встречи лиц, проезжающих по «карабахским» делам из Еревана. Эти наносили визиты либо для инспекции, либо для совета и координации совместных действий, либо же по делам предприятий, которые уже считали своими.
Наезжали они обычно без шума, не боевики ведь, и широкая общественность, с позволения сказать, об этом не знала. Встречи с их здешней братией напоминали, в некотором смысле, полусветские рауты в провинциальном оформлении. Политическая богема Степанакерта раболепствовала перед ними — еще бы, ведь то были чины из центра, удосужившие своим вниманием провинцию. С одним таким чином однажды повезло и мне сидеть за столом. Гость этот по рождению был местный, но учился в Ереване и остался после учебы в Армении. Здесь в Степанакерте у него были друзья туманной юности, которые в честь него и давали в тот день обед. Один из его друзей и взял меня с собой, да и то для того, чтобы я поддерживал разговор и гостю не было скучно. Обед напоминал пиршество: шашлыки были всех видов, напитки, закуски, пряности, специи — на все вкусы и изобилии.