Награда

Видно, тот, что шел следом за Закориным был жестоко голоден или болен. Закорин заметил хищника и, зная по рассказам очевидцев о его повадках, на всякий случай поднял ледоруб над головой. Прыжок – это главное оружие снежного барса. Он преследует жертву, точно повторяя все его повороты по горной тропе, где-то удобно обгоняет его, залегает на скале и… И вот оно, то мгновение, барс ринулся вниз и напоролся животом на ледоруб. В предсмертной агонии он тяжело сполз по спине Закорина, когтями сдирая одежду и кожу. Оба и зверь, и человек были приговорены к смерти.

Закорин замолчал как-то сразу, будто уснул. А Лев лежал с открытыми глазами и в мельчайших подробностях представлял нечеловеческие усилия его, истекающего кровью, в борьбе за жизнь в полном одиночестве на высокогорье.

«Поцелуй гор», – вспомнились слова Закорина. Нет, не вполне допустимый в этом случае сарказм, и даже не горечь, и не упрек скрывались в этих словах. Это было признание о взаимной любви человека и гор.

Безмолвные горы, хранящие вековечные тайны, они как седовласый старец, который в народе славится мудрецом. Не каждый отважиться присесть с ним рядком, поговорить ладком, потому что немалым испытанием будет это для мозга. Отчаянные необдуманно рискуют, но уходят от него, как общипанный петух. Дело в том, что, если у тебя есть что показать, мудрец оценит, а, если нечем похвалиться, лучше помолчи, у него ума-разума наберись. Горы тоже не любят пустословов. Закорин покорно принимает наставления, а он, Лев, сумеет ли принять их, чтобы одолеть вершины и получить признание гор, награду?

Глава 8

Потолочная балка отцовской избушки давно уже держалась на подпорках, а подмытая водой с крыши соседнего дома стена из камня и глины изогнулась дугой. Оставаться в ней было опасно. Гюзяль работала в редакции газеты, но квартиру ей там скоро не обещали. Она решила строить дом. Отец не одобрил затею дочери, хотя всю жизнь мечтал построить дом с большой террасой, где можно было бы распивать чаи из самовара. Узнав о решении девушки, молодой сосед покрутил пальцем у виска.

Сруб из бревен был не по карману, кирпич тоже дорог, зато шпалы, бывшие в употреблении, можно было купить по дешевке. Десять шпал, которые Гюзяль купила у стрелочника на железной дороге – было началом будущего дома. Увидев эту покупку, сосед еще раз покрутил пальцем у виска и с насмешкой присвистнул.

Гюзяль писала в республиканскую газету, готовила передачи на радио, так что гонорара у нее было больше, чем зарплаты. С каждой новой подпоркой под балкой нарастал страх, а вместе с этим нарастал темп строительства. От недоедания и усталости Гюзяль таяла на глазах. Профсоюзная организация выдала ей путевку на курорт, но врачи уложили в больницу, диагностируя нервное истощение. В отчаянии с нечеловеческим усилием она таскала шпалы, сырые и от того тяжелые доски, бегала в поисках строителей, а чтобы выиграть на это время, редакционные задания выполняла по ночам.

Дом поднялся. Он был мрачновато черным, еще не облицованным, но возвышался и важничал среди низких избушек, окружавших его.

– Ну, ты, Гюзяль, молодец! Всем мужикам нос утерла. А мне этот дом, как палец у виска, за то, что считал твое решение безумием, ты, смотри, какой домище отгрохала, – упрекал сам себя сосед.

– Да ладно тебе, знаю, что просто беспокоился за меня.

Поздним вечером в полубредовом состоянии отец подозвал к себе дочь.

– Доченька, давай мы в полкирпича обошьем дом и уже переселимся в него.

– Хорошо, папа, так и сделаем.

Утром отца не стало.

Гюзяль с матерью и дочерью смогли переселиться в новый дом только через полгода. Времени ни на что не хватало. Гюзяль заканчивала дипломную работу. Впереди ее защита, государственные экзамены. Но она еще водила дочь в музыкальную школу, используя для этого обеденный перерыв. Вечерами они осваивали сольфеджио. Женщина нервничала, уже не сдерживая себя, кричала на девочку. Уроки музыки становились каторгой для обеих. Она оправдывала ситуацию тем, что талант это труд и требует жертв, тем, что она должна дать ребенку все то, что он получил бы в полной семье. Сама выросла в нищете, лишенная возможности даже мечтать о чем-то, уготовить такую жизнь дочери женщина не могла. Она должна выдержать все, родила, значит, несет ответственность за ребенка.

Однако жизнь не переставала испытывать Гюзяль. И каждое следующее испытание было тяжелее прежнего. Гюзяль узнает, что мать неизлечимо больна, и что жить ей осталось недолго. За этим страшным горем сразу же, как следствие, наваливалось другое, работа Гюзяль связана с бесконечными командировками, возможна ли теперь будет она? С кем оставлять ребенка на время своего отсутствия?

Вопрос висел в воздухе, но не спешил обрастать ответами. Гюзяль с удивлением для себя отметила, что все эти годы она, испытывая неимоверные трудности, ни разу не подумала о муже, не представила его рядом. Почему же сейчас подумалось о нем? В этот самый тяжелый момент жизни она хотела бы его возвращения?