Награда

– Если тревожился, почему же не встретил? – Упрекнула она, но объясняться не стала. Окунаться в свою мрачную жизнь сегодня ей не хотелось. Сердце ее было поглощено случившимся. Не хотела она думать и о том, что праздник кончился. Гюзяль подошла к окну. В противоположном доме горел свет, одинокий, но яркий в кромешной темноте улицы. На мгновение этот свет воспринялся женщиной, как последняя надежда, за которую еще можно зацепиться. Но вдруг он погас, будто зловещая темнота, высунув свой длинный язык, слизнула свет из окна.

Глава 10.

Мать умерла, Эта потеря смешалась со жгучим угрызением совести, что стремясь скорее завершить строительство дома, Гюзяль обрекла свою семью на жалкий паек на столе, и старость матери не была должным образом обогрета. Не принесло особой радости и замужество. Гюзяль заметила, что Рустам всячески избегает бывать с ней на людях. Наверное, его смущало то, что она и без того некрасивая, а сейчас еще изможденная, и вовсе была невзрачной. Так привыкла Гюзяль думать о себе. Но эта женщина и не догадывалась, что могла удивлять своей внешностью даже хорошо знающих ее людей. Она то играла сияющей улыбкой, обнажающей ее ровные белые зубы, то, уведя нижнюю челюсть за верхнюю, создавала полную диспропорцию на лице, делая его смешным.

Озабоченность, прочно прописавшаяся между сдвинутыми к переносице бровями, почти не покидала ее лица, делая ее много старше. Когда поселилась эта озабоченность здесь неизвестно. Может быть в раннем детстве, когда Гюзяль лазала под столом в поисках оброненной кем-нибудь крошки хлеба, чтобы потом долго-долго обсасывать ее, подавляя голод. А может быть, когда не могла пойти с девчонками погулять по городу из-за отсутствия сколь-нибудь приличного платья.

Но, когда Гюзяль удавалось каким-то образом сбросить с себя постоянную скованность из-за уязвленного самолюбия, лицо ее преображалось. Глубоко посаженные серые глаза, под изящно изогнутыми бровями, начинали излучать тепло. В такие минуты в нее можно было влюбиться. Наверно поэтому, оставаясь с ней наедине муж, не замечая в ней ничего ущербного, обнимал ее и повторял свою излюбленную поговорку : «воровать, так миллион, жениться, так на королеве!» Женщина понимала, что говорит он это применительно к ней, но в этой шутке ничуть не улавливалось ее превосходство, как королевы. Эта шутка сразу же смешивалась с предприимчивым взглядом свекра на их брак, и, от этого смешения, как от химической реакции с продуктами распада, отравлялась душа.

На лучшее в общем-то Гюзяль и не рассчитывала. Муж не пьет, не курит, спокоен, сколько таких браков на свете, живут же люди. Она даже не представляла, что Рустам способен любить. Скудость его чувств увязывалась с его худобой, большего его долговязому телу, казалось бы, и не выносить. Рустам сильно заикался, к тому же тормозил мышление и потому чувствовал себя неуверенным. Говорить с ним было трудно не только потому, что заикался, невозможно было уловить, что именно он хотел сказать. Однажды Гюзяль хотела узнать его мнение о человеке, с которым он тесно общался, спросила:

– Он злой?

– Да, нет, не то, чтобы …

– Добрый?

– Ну не то, чтобы сказать – добрый…

– А! Бывает всяким и злым, и добрым?

– Ну, нет, он всегда одинаковый.

Невозможно было установить из объяснений Рустама время событий, которые происходили ежедневно на его глазах. Спросила:

– Во сколько это бывает?

– Ну, я не знаю, по – разному.

– А чаще?

– Когда как.

– Ну, в 5,6, 7, 8 часов?

– Не знаю, это когда приходит с работы отец.

– О! наконец-то проясняется!

– А когда он приходит?

– По разному, когда раньше, когда позже.

– А самое позднее-то во сколько?

– Ну, я не могу точно сказать.

– Да не надо точно, приблизительно?

– Это как автобусы ходят.

– Ну, понятно, спасибо за исчерпывающую информацию!

Рустам зависел от людского мнения настолько, что, готов был пройти лишний квартал, чтобы избежать встречи с соседями на улице. При сильном волнении его глубоко посаженные карие глаза начинали бегать, а мужские сильные губы, становились совершенно вялыми. Ну, да ладно, зато решились огромные проблемы. Это успокаивало женщину.

Однако спокойствие женщины было необоснованным. Дочь Ригина не признала чужого дядю отцом. Здесь была вина и самой Гюзяль. Расставшись с первым мужем, она, как впрочем, думают многие женщины, даже не предполагала, что ее теперь еще и с ребенком кто-то возьмет в жены. Чтобы Регина не считала себя обделенной, внушила ей, что папы плохие, и нет в них нужды. Теперь, когда соседский дядя вдруг назвался ее отцом, осчастливить девочку этим не мог. Между отчимом и падчерицей встала стена отчуждения. Она дерзила, ее непослушание раздражало отчима и кончилось тем, что он начал поднимать на нее руку. Это вызвало скандалы.