Найди меня под облаками

— Мы от них. Посовещаюсь с мужиками, полевыми командирами то есть, и решили поставить точку. Об этом я сообщил в послании.

Леонид выдохся. Ему было не привыкать говорить много, но от Батюшки, а не от себя. Правда, даже не полная, выматывает.

— Все это придется повторить в кабинете у следователя.

— Понимаю. Я готов сотрудничать, вы только Марию не трогайте.

— Думаешь, простит тебя?

— Она милостивая, — кивнул головой Батюшка. И сейчас даже водоросли на его голове не колыхались. Они тоже устали.

— Хлопотать за тебя будет, передачки отправлять, ждать из тюряги.

— Считаешь себя знатоком человеческих душ, старлей? Тот же грех в тебе, что и во мне… Гордыни!

— Побереги красноречие для тюремных проповедей…

Майор положил руку Каримову на плечо и сжал его. Молчи, мол, не провоцируй свидетеля. Такие, как Батюшка, нестабильные личности легко обижаются и закрываются.

— Пошли, провожу тебя к следователю, — сказал он Леониду. — А хочешь, позвоню Марии, чтобы тоже приехала?

— Я пока не готов смотреть ей в глаза.

Он встал с табурета, одернул короткие штаны. Только сейчас Марат заметил, что на нем разные носки, один гладкий с полоской, второй однотонный в рубчик. Похожими их делает только цвет. И одежда на батюшке потрепанная, но чистая. Часы на запястье дешевые пластмассовые. Даже крест на груди не золотой, а серебряный, и висит на гайтанчике. Похоже, этот человек реально ввязался в темное дело не из-за денег. Точнее, не для себя он их зарабатывал. Ему нужно кого-то спасать, тем самым возвышая себя, а делать это можно и в разных носках.

Много Каримов за жизнь ему подобных повидал! И женщин, и мужчин, и откровенно их недолюбливал. Чистых сердцем среди них не было (или просто ему не повезло встретить), все самоутверждались за счет облагодетельствованных. Взять мать его, которая нянчилась со своим отцом-алкашом все сознательные годы. Уже своя семья есть, а она все батю, который ее бил и все из дома тащил, опекает в ущерб домашним. Для кого старалась родительница? Для него? Чихать папашка хотел на ее заботы. О чем сообщил, умирая в собственной моче и блевотине.

Не дождалась благодарности от мужа и сестра отца. Когда ее супруга посадили на пятнадцать лет, она поклялась ждать. И дождалась, гордо пронеся свой крест соломенной вдовы через годы. А он, откинувшись, ушел к другой. А на обвинение в предательстве ответил: «Я ждать себя не просил, сама вызвалась!»

Еще одна родственница, уже дальняя, отдала своей сестре почку. При любом удобном и не очень случае напоминала ей об этом и всем рассказывала о своем поступке. Когда заболела, и это никак не было связано с операцией по изъятию органа, села на шею спасенной сестре.

Сокурсница Марата вышла замуж за вдовца с тремя детьми. Не по любви, а по душевному порыву: хотелось помочь сиротинушкам. Но на нем одном долго не протянешь. И супруг вскоре раздражать начал и дети, рожденные и воспитанные другой женщиной. Еще чуть что ей: «Ты нам не мать!» Так и не смогла полюбить свою новую семью сокурсница. Но на людях умело счастье изображала, а уж загоралась, когда ее самоотверженностью восхищались. На встречи выпускников фотографии таскала, всем деток показывала, не забывая напомнить о том, что не родные.

Все это примеры из серии «далеко ходить не надо». Бытовые, так сказать. А со сколькими спасителями Каримов по работе столкнулся. Тут тебе и опекуны инвалидов или престарелых, и щедрые дарители, и меценаты, и решалы разных мастей. О целителях и духовных наставниках вообще речи нет! Все, как один, святые. Ничего себе, все людям…

Марат мысленно сплюнул. Никому верить нельзя. О чем старший лейтенант Каримов и говорил. А волонтер Полина с ним спорила. Хотя она вроде бы искренняя. И на фоне других чистая. Но встречаться с ней Марат не стал бы, хоть девушка ему и симпатична. Она же будет постоянно кого-то спасать, то бомжей, то больных, то каких-нибудь вымирающих животных, а ему нужна женщина, которая сосредоточится на нем и, если все сложится, на их детях. Эгоистично? Да! Зато честно.

В кабинет вернулся Гулькевич. Лицо расстроенное: брови нахмурены, губы поджаты. Он плюхнулся на табурет, нахохлился. Увидели бы коллеги, заржали: чистый Гуля. Не просто так прозвище дали. Не от одной лишь фамилии отталкивались — очень майор на голубя походил.

— Плохи дела у нас, Маратик, — вздохнул он.

— Что такое?

— Голдберг не только от Батюшки зашухарился, но и от нас. Телефон отключил, в офисе не появился сегодня, дома его тоже нет. Пропал с радаров, падла.

— Да, это нехорошо.

— Хуже другое! — Майор начал распаляться и теперь дергал головой, будто склевывал воображаемые зернышки. — Господин Львовский сегодня должен был к следаку прийти — не явился. Поскольку связь с ним велась через помощника, разыскать его тоже не удалось. Решили проверить, не смотался ли наш свидетель-благодетель за рубеж, пока его данные не внесены в базу невыездных, как оказалось, промедлили. Утречком умотал в Дубай. А оттуда, как ты сам понимаешь, можно рвануть в любую страну мира, были бы деньги.

— Упустили мы, значит, Львовского?

— Мы да. Но есть надежда на Интерпол.