Найм

Если у вас в доме есть маленький ребёнок — не забывайте прикасаться к нему. Просто погладить, поправить волосы или одежду. Даже если вам самим это не нравится. Впрочем, если не нравиться — вы моральный урод и вам, в самом деле, лучше держаться подальше. Все мы немного обезьянки, и тактильный контакт точно так же необходим хомосапиенсам для ощущения полноты эмоционального общения, как и мартышкам. Эмоциям, чувствам, выражению своих и восприятию чужих, нужно учиться, подобно тому, как мы учимся использованию другого средства человеческого общения — языку. Только начинать надо раньше — с самого рождения. Младенец, растущий без ласкового прикосновения, вырастает в человека, неспособного любить — просто не умеет.

Что-то я расчувствовался. Но Аким, наконец, прокашлялся и заговорил:

— К Марьяне заходить будешь?

Мда… Марьяша… Была у меня… не то чтобы мысль…. Богатая женщина… Как мы с ней… пока сюда бежали… Да и здесь уже…

Видимо, приятные воспоминания отразились на моей физиономии. Потому что умильно-счастливое выражение лиц собеседников заменилось напряжённым. Ольбег инстинктивно убрался под локоть Акима и посматривал оттуда. А на первом плане белели повязки на руках деда.

Яков, на постели которого я сидел, выспрашивая о его здоровье, тяжело вздохнул. Но даже не шевельнулся, не потянулся к мечу у изголовья. Он уже понял расклад — остановить меня они не могут. Будет так, как я захочу.

Захочу — пойду к ней, захочу — мы и «поиграемся» там. А они будут сидеть здесь, переживать и ожидать… «завершения процесса». Или можно её сюда притащить и здесь, у них на глазах, разложить. И отыметь всеми предпочитаемыми способами. Для однозначности восприятия и контроля обратной связи.

Они будут отворачиваться, будут ныть и мявкать, но их можно заткнуть. Старика-калеку и мальчишку-сопляка. Чтобы приучить к послушанию, к покорности. Чтобы «знали своё место». Под рукой «Зверя Лютого».

Аким медленно опустил голову и как-то со всхлипом вздохнул. Ольбег немедленно высунулся из-под локтя вперёд, вывернул головёнку и вопросительно уставился в лицо деда. Мал ты ещё, Ольбежка. Эмоции ловишь, а смыслов не понимаешь. Аким сдался. Внук для него дороже дочери. Ради счастья примирения, ради «соприкосновения душ» с тобой, он готов отдать мне и душу, и тело твоей матери. «Делай что хочешь…». Бог с ней, с её душой, а вот…

— Как она поживает? Поздорову ли?

— Чего-то приболела. По-женски. Из опочивальни своей почти не выходит. Сидит там одна. Служанок-то у неё нынче нету. Вчерась про торка твоего выспрашивала.

Аки-и-м… Ну ты как ребёнок — болячками отпугиваешь да неприязнь в форме ревности пытаешься возбудить. Примитив. Мы такие интриги ещё в первом моём детстве проходили, в пионерском лагере.

Э-эх… Марьяша… «Конэшно — хочу!». Но как это воспримет Чарджи… ссориться с ним… Меня-то он… перетопчется. Но следом полезут Ивашко с Николаем. По старой памяти, по нахоженной тропке. В команде будет свара. И ещё вот эти двое, что у меня перед глазами сидят… Вот так вот, рывком об колено ломать? Жалко? — Да.

А ещё глупо и неправильно. Я так чувствую. Только… Могу ли я доверять здесь, в «Святой Руси» собственному чувству правильности? Представлениям, сформировавшимся в эпоху «торжества социализма, гуманизма и демократии» и подправленным во времена «торжества демократии» уже без всяких сдерживающих факторов?

Можно придумать какое-то сложное обоснование, какую-то хитроумную, «макиавеллевскую» аргументацию. Но себе-то можно и правду: мне просто их жалко. Ломать им момент счастья… Поманить и втоптать… Для воспитания покорности, преданности — обязательный элемент.

Меня так самого в Киеве обрабатывали. Ощутить запах колодезной воды перед носом, чувствовать мираж вкуса на иссушенном языке… и не мочь напиться. Умирать от жажды и молить уже не о воде, но о милости господина своего, о благоволении и снисхождении к ничтожному рабу его. Ибо всё — в воле его. И оттого лишь, от воли его — может случиться и мечтаемое: дозволение прикоснуться к воде, разрешение жить ещё…

Вот так воспитываются преданные слуги, «холопы верные» — основа всякого аристократического дома. Именно они — «сержанты аристократии» и удерживают порядок в поместьях и вотчинах. Готовые исполнять господскую волю «не щадя живота своего», и уж тем более — чужого, за «прирождённого господина»…

По-здешнему вот так — правильно.

Здесь ещё нет «богопомазанника» — государя. Нет «божественного права» аристократии и духовенства и, соответственно, «божественного бесправия» всех остальных сословий. «Здесь» — на «Святой Руси». В Европе-то — уже. В Реймсе освящённый елей — ручьём бежит. Очередной лобик — «богом мажут». Опять они нас обгоняют. Сейчас «европейских дух» — дух почти всеобщего рабства. Во Франции и Германии — почти все крестьяне — крепостные. Кто не помнит — городского население здесь: 3–5 %.

Через шестьсот лет Вольтер напишет: «Я поверил бы в божественное право аристократов управлять крестьянами, если бы дворяне рождались со шпорами на пятках, а простолюдины — с сёдлами на спинах».