Найм

Я показал глазами на очищающего свой кафтан Ивашку. Под натянутой на спине рубахой перекатывались мускулы. Его негромкие, под нос произносимые выражения рисовали яркую картину близкого физкультурно-сексуального будущего всех присутствующих «… и всей страны в целом». Мне осталось только конкретизировать и персонализировать.

— Если ты меня не слушаешься, то ты — худая роба. И тебя надобно поучить, вложить ума-разума, страха-уважения. Я сам это делать не буду. У меня тут и так четыре взрослых мужика. Этот тобой уже интересовался. Хочешь попробовать? Или — всех? По всякому?

Кажется, мои слова уже не доходили до неё. Выражение ужаса на лице. Панического. Парализующего. В сочетании с отвращением, омерзением. Вот что-то такое я и представлял себе, размышляя на тему «Ванька-попадун — страшный и ужасный». Она попыталась отодвинуться от меня дальше. Ноготок положил ей руки на плечи и чуть придержал. Она мгновение непонимающе рассматривала его здоровенную ладонь на своём плече. Потом вскрикнула, рванулась. Предсказуемо безуспешно. Инстинктивно зажала себе рукой рот, пытаясь остановить столь же инстинктивные рвотные позывы. И упала Ноготку на грудь. В обмороке.

Мда… вот и второй кафтан у меня в хозяйстве образовался, который чистить надо. А сукнецо-то здешнее… его ж стирать нельзя — садиться, линяет… Одни расходы. О-хо-хо…

Руки Елицы разжались, ведро упало и покатилось, создавая лужу вокруг лежащего Меньшака. Упало бы и её тело, но Ноготок успел подхватить. Вскрик со стороны поварни, «ах» со стороны хлева, ещё пара «ойков» из разных мест. Ноготок подхватил девушку на руки и отнёс её на сеновал, куда устремилось и остальное мирное население. А мне придётся закончить начатое.

— Ивашко, кончай ругаться. Кафтан — не голова — новый построим. Протрезви пьянчужку быстренько.

Протрезвительная процедура в Ивашкином исполнении выглядит… непрезентабельно. Впрочем, кому как не запойному, в недавнем прошлом, пьянице быть знатоком в части эффективного протрезвления. Берётся кусок нетолстой верёвки. Смазывается. Например, остатками подгоревшего гусиного жира, оставшегося от вчерашних «запоин». И опускается в раскрытое ротовое отверстие пациента. «Раскрытое» — потому что так держат. Вызванные этим рефлекторные сокращения соответствующей группы мышц довольно эффективно освобождают пищеварительный тракт от принятого яда. В данном случае — алкоголя. Правда, что всосалось — то всосалось. В качестве дополнительного бонуса, когда ничего, кроме желудочного сока, уже не наблюдается, в клиента заливается кружка тёплой воды. Как только жидкость усваивается и на лице пациента появляется желание поговорить — хохмочка с верёвкой повторяется. В перерывах, пока клиент судорожно пытается продышаться, его освобождают от ненужной, да уже — и непригодной одежды и обуви. И поливают холодной водой. В конце сеанса мы имеем тощего, мокрого, голого, трясущегося мужичонку. Довольно трезвого, грязного, со стучащими зубами.

Вообще-то, медицина рекомендует отливать таких… перегрузившихся — тёпленькой водой. А то сердце у пациента… сами понимаете, инсульт-инфаркт… Но зачем мне в хозяйстве бычок-производитель — инфарктник? Да ещё запойный?

— Встань.

Не надо трясти головой отрицательно в ответ на мои просьбы. Особенно, когда рядом злой Ивашко в крепких сапогах. И втыкаться лицом в стену избы после пинка — не рекомендуется. Можно нос разбить. Уже разбил. Повторяем. Умываем. Поднимаем… Ещё раз повторяем… Стоит.

— Меньшак, ты мне денег стоишь. Сдохнешь — мне убыток. Ты мне для дела нужен. Но я потерплю и найду замену. А вот глупости я терпеть не буду — сдохнешь сразу. Больно помирать будешь. За то, что забыл — кто господин над тобой. За то, что слова моего — не исполнил. За то, что сам слова невежливые говорил. А ещё — за пьянство. Коли будешь пить — от семени твоего будет вред.

Мне вспомнились вздрагивающие на столе руки Жердяя. Его негромкие, прерывающиеся паузами, слова. Не мне — самому себе сказанные. «Свадьба… неделю пили…».

«В жизни есть два горя — смерть близких и больные дети. Остальное — просто неприятности». Уж и не знаю, чья эта мудрость. Да и мудрость ли? Скорее — крик души.

Ещё дебилов мне в вотчину… или дебилок… — точно не надо. «Дети понедельника»… нафиг-нафиг.

— Поэтому вот тебе моя господская воля: с сей минуты на пять лет всякое хмельное тебе заборонено. Напрочь. Хоть кружечка, хоть ложечка, хоть глоточек. Хоть пиво, хоть бражка. Увижу, узнаю — руки поломаю. Чтобы кружку брать нечем было. Потом — отрежу яйца. Сразу. Без вариантов. Мне уродиц, по пьяни сделанных, не надобно. Вот и решай: что тебе дороже. Всё.

Ну вот, теперь кажется, можно и делом заняться. Я за селищем, на горке присмотрел овин. Хозяин, у которого мы на постой встали, сказал, что овин его и пустой. Пожалуй, можно будет сделать нормальную разминку. Потянуться, покрутиться. Понятно, что в очень ограниченном пространстве. Но — местных не испугаю. Пошли, Сухан, мышцу качать.