Найти человека

Пришло письмо из Снегиревки, еще от одной радиослушательницы — О. С. Зиновкиной.

«Уважаемые товарищи из «Маяка»… я хочу вам сообщить, хотя не очень уверенно, потому что я не знаю фамилии девочки и родителей, у кого она живет. Но знаю точный адрес. Пусть это не та девочка, но, может быть, ее тоже разыскивают родители и адрес поможет кому-то разыскать дочь. Есть маленькая станция Крошино, кажется семь или девять километров от Барановичей. Надо сойти на этой станции, и влево есть большое село. Там сад фруктовый, и в подсобном хозяйстве работал старик агроном с женой, бездетные, и эти старики нашли девочку в копнах, в поле, после бомбежки. Была она одна, нигде не было трупов, девочка беленькая, с голубыми глазами, очень подвижная, трех лет. В 1946 году она пошла в школу, я ей еще возила книжки для первого класса. Старушку звали Марыля, а деда — не помню. Девочку они как любили, боготворили, сделали с нее маленькую белорусочку, она даже пела по-белорусски. Когда ее нашли, она помнила отца и меньшего братика, что бы ей ни дали, она говорила — и братику дайте… По-видимому, отец был летчик, она все говорила — папа улетел — и показывала ручонками, как ее папа летает. После этого прошло много времени. Когда я услышала насчет Барановичей, решила сообщить, может, это поможет навести на точный след».

И вот ответ В. Яковенко:

«… Последняя фотография действительно напоминает мою маленькую Аллочку, но, может, это только на фотографии волосы кажутся густыми, пушистыми, брови тоже. Я написала преподавательнице ЛГУ письмо с просьбой прислать, если есть, фотографию Аллы Юхимович в детском возрасте.

Я с седьмого марта по восемнадцатое была в поездке. Посетила Брест, была у дочери той старушки, которая забрала Аллочку. Она нового мне ничего не сказала, только то, что ее сдали в детский дом Минска в сентябре 1941 г. Документа никакого нет, под какой фамилией — тоже не знает. Адрес и фамилию женщины, у которой жила ее мать в Минске, она якобы тоже не знает. Она поразила меня, сказав, что эту женщину, у которой ее мать жила все годы оккупации, она так и не видела. Разыскала я в Барановичах ту девочку, которую нашли в стогу сена (о которой писала О. С. Зиновкина из Снегиревки). Приемные родители сказали, что она им ясно назвала свое имя — Нина. Сейчас она медсестра, мать двух детей… В Минске была я в горкоме партии… Облоно пообещало проверить еще раз все списки детских домов 1944–1945 гг. и откуда туда дети поступили… Возможно, найду какую-либо нить… Ну, пока все»…

Так вернулись ко мне одна за другой все одиннадцать фотографий, присланных Аллочками. Но мать не успокоилась. Стала сама продолжать поиски. Вновь и вновь писала в Минск и в Брест. В конце концов выяснила, что Т. И. Петропавловская якобы сказала про Аллочку: «Девочку я не уберегла».

Начались у матери мучительные сомнения: «Как не уберегла? Оставила где-то живую или знала, что Аллочка погибла?»

Как ни тяжело было матери, но путей к дальнейшим поискам у нас не было. Все наши возможности искать девочку исчерпались. Валентина Яковенко замолчала.

Говорят, что время притупляет боль, и можно было бы думать, что мать волей-неволей должна была примириться с печальными обстоятельствами. Но прошло три года, и вновь я увидела знакомый, четкий, закругленный почерк на конверте:

«…Выступая по «Маяку», вы говорили, что к вам обратилась женщина с просьбой помочь найти родителей ее приемной дочки. Убедительно прошу сообщить мне, что вам известно об этой девочке, нет ли чего похожего на Аллочку».

Нет, не примирилась мать со своим горем. Она все еще ищет, все еще ждет.

ИЗ ДНЕВНИКА ПОИСКОВ

Предельная искренность — вот что роднит многие письма, которые ко мне приходят. Человек весь перед тобой, он ничего не прячет. Откуда такая душевная открытость? Иной раз я думаю, что она свойственна тем, кто вырос на людях, в детских домах. Нет, пожалуй, она идет и от другого: человек не сомневается, что его поймут, потому он так искренен.

Однажды группа московских писателей ехала в Ереван на праздник тысячелетия эпоса «Давид Сасунский». В пути Александр Александрович Фадеев вдруг говорит мне, что я должна выступить с речью на одной из станций, где наш поезд будут встречать местные жители.

— Но я же не готовилась к встрече!

— Ничего, соберешься с мыслями, — сказал Фадеев.

Всю ночь я не спала, «собиралась с мыслями».

На платформе было полно народу, с подножки вагона, волнуясь, я произнесла свою речь о «Давиде Сасунском» и о том, что во все времена народ не мог жить без поэзии.

Когда поезд тронулся, я спросила Фадеева:

— Им, кажется, понравилось? Они мне так сильно хлопали.

Ответ был неожиданным:

— Им понравилось, но по-русски они не понимают почти ни слова.

Мне стало обидно:

— Почему же ты меня не предупредил об этом?

— Потому, что ты не могла бы говорить искренне, от души, если бы не верила, что тебя понимают, — смеясь, сказал Фадеев.