Найти и обезвредить

Лагимэ опустил веки, ушел в себя. И сразу стал похож на каменного истукана, сумрачного хранителя древних могил. Бормотал что-то невнятное про себя, перебирая на животе самшитовые четки. Когда он открыл глаза, они лучились такой готовностью, а улыбка была так угодлива, что становилось ясно: старый ворон поддался обаянию лести и расположен к доверительному разговору.

— Честно признаться, — голос Лагимэ приобрел вкрадчивость, — едва ли смогу пророчествовать лучше, чем приславший тебя человек… Будь милостив, скажи, что же разглядел Хакурате в хитросплетении кровеносных ходов этой скрижали?

— Он увидел там скорбный символ — коня, изнемогающего в борозде от стаи злых слепней. Уничтожая оводов, он болезненно морщит кожу, отмахивается хвостом в крайнем изнурении. Надо помочь труженику избавиться от мучителей. Говорят, Лагимэ знает надежное средство…

Старик призадумался, скосив глаза и попыхивая длинным чубуком.

— Любое ремесло опирается на свои секреты. Оставь эту кость, во избежание ошибки вещие письмена надо разглядывать на солнечный свет, с молитвой на устах и в сердце… Явишься в следующую пятницу, в эту же пору.

Мучительным было ожидание. Как поведет себя Лагимэ? Надежда сменялась отчаянием, череда дней тянулась убийственно медленно. В назначенный час под покровом темноты Аюб проскользнул в знакомую дверь.

— Да, Хакурате прав, — старик чуть улыбнулся своей странной, осторожной улыбкой и продолжал: — Мне увиделось то же самое, что и ему. Я всю жизнь обдирал ожиревших, чтобы кормить отощавших. А эти шакалы… Жадность и жестокость затмили им рассудок, они погрязли в таких пороках, что дальше терпеть невозможно. Слушай внимательно, запоминай. Послезавтра, на рассвете, будешь ждать в священной роще Чыгыудж на полпути между серным источником и поляной. Придет тот, кто тебе нужен. Не вздумай покушаться на его жизнь — будешь тотчас убит. Лагимэ зря слов на ветер не бросает.

В февральское туманное утро по схваченной морозцем лесной дороге Аюб добрался до места. Расседлал своего маштачка, облюбовал поваленное буреломом дерево. Завернувшись поплотнее в бурку, скорчился у костерка. Чувствуя вес пары лимонок в карманах и теплоту хорошо прилаженного под мышкой пистолета, с безумным волнением, в тысячный, наверное, раз принялся мысленно репетировать свои действия на случай, если вдруг придется расставаться с жизнью…

Скрипнул снег где-то справа. Вскакивая на ноги, торопливо приосанился. Видеть Анчока в лицо приходилось много лет назад, в детстве, и в подходившем человеке не сразу его опознал. Но это несомненно был он. Анчок остановился в двух шагах, обдав запахом мокрой овчины, раскинул над огнем медно-красные лапищи. Нет, он не выглядел валетом, скорее — пиковым королем. Ничто в его облике не выдавало выродка, злодея. Всем видом своим он старался показать, что ему легко и даже весело.

Оба, не питая друг к другу никаких иных чувств, кроме глубоко затаенных страха и ненависти, с минуту выжидали в тягостном молчании.

— Неужели у большевиков не нашлось настоящего мужчины, что Хакурате прислал для переговоров безбородого юнца? — с издевкой осведомился Анчок зычным, хрипловатым голосом.

— Если бы Хакурате наперед знал, что достоинство собеседника вы определяете по длине бороды, — принял вызов Аюб, — он, конечно, прислал бы сюда козла, а не меня. — Поняв, однако, что вести разговор в таком ключе не имеет смысла, переменил тон. — Ограбление беззащитных, похищение в личную собственность народного достояния, прочие подлые дела, ставящие вас вне адата освобождают меня от обязанности оказывать вам, как старшему, знаки почтения… Прошу выслушать внимательно. Если к Лагимэ я нашел дорогу по собственному почину, то теперь действую в качестве полномочного представителя Советской власти в Адыгее. Готов предъявить официальную бумагу за подписью товарища Хакурате. Предлагается вам в недельный срок пригнать в аул Хатажукай и передать властям племенного жеребца по кличке Баязет с тавром султанского рода Гиреев на правом бедре. В целости и сохранности, в противном случае…

Повелительный, не терпящий возражения тон, подчеркнутое сильной интонацией имя Хакурате не произвели, однако, должного впечатления. Анчок ответил презрительным ледяным взглядом — и посмотрел в сторону. Там, шагах в двадцати, маячили, вполголоса обменивались сердитыми междометиями трое его подручных. Усач без левой руки, в бекеше и маньчжурской папахе свирепо зыркает антрацитовыми глазами, нещадно дымит цигаркой. Это — Бандурко Трофим, есаул, врангелевский выкормыш, ейский казак, второе лицо в банде. Отъявленный враг, контра, вместе с Анчоком бежал из тюрьмы… Рядом с ним, отломив осиновый прутик, сумрачно жует набухшую почку ротмистр Аксентов. Петербургский сыщик, бывший сотрудник деникинского «освага» по связям с прессой. Кокаинист, деспот, не знающий удержу ни в жестоких прихотях, ни в извращенных издевательствах над своими жертвами.