Найти себя

Парни – Тишка и Епишка – тоже были на все руки, разве что Епишка постоянно ворчал на печь, ибо топить по-белому, по его словам, неслыханная роскошь, деньга за дрова летит прямиком в трубу, но если не считать этого недостатка, то во всем остальном они не вызывали ни малейших нареканий.

Татарин Ахмедка вообще оказался в своем деле мастаком. В первые же дни он все вычистил в конюшне, а конскую упряжь довел до зеркального блеска. Про самих коней и вовсе говорить не приходилось. Словом, уже через неделю я дал ему новую должность начальника конюшни, определив прежнего конюха Митьку, которого до появления Ахмедки приходилось частенько подгонять, ему в помощники.

Словом, Алехе, тут же переименованном мною в дворского, оставалось лишь ходить да посвистывать. От безделья он вначале стал приударять за девками, причем, судя по некоторым признакам, небезуспешно, а также все чаще прикладываться к бочонку хмельного меду, пока я это не приметил и не принял самые решительные меры, переговорив с Игнашкой, у которого знакомцы были повсюду.

Так на подворье появился Кострома – мужик хоть и в летах, но справный. Крестильного имени он никому не назвал, включая меня, впрочем, я и не настаивал, лишь бы тот знал свое дело.

С той поры Алехе прикладываться к медку было недосуг – то тренировка на саблях, то конная прогулка, то стрельба из пищалей где-нибудь в укромном подмосковном лесочке.

Я и сам охотно принимал участие во всем этом, но, увы, далеко не так часто, как хотелось бы – слишком большой напряг был со свободным временем.

Но в этом виноват только я сам. Помимо занятий с царевичем у меня были уроки с Игнашкой плюс подготовка нового проекта, который я собирался, воспользовавшись удобным моментом, внедрить в жизнь.

Вдобавок не давало покоя загадочное отсутствие Баруха, который в Москве так и не появился. Чуть ли не каждую неделю я прогуливался к его подворью, расположенному в Китай-городе, но немногочисленные слуги неизменно отвечали, что хозяин еще не прибыл.

А еще по вечерам я занимался... своими часами.

Честно говоря, я уже не больно-то в них нуждался, твердо вознамерившись подарить их Баруху – уж больно здорово выручил он меня во Пскове. Рано или поздно купец все равно приедет, а тут ему сюрприз.

Почему не царю или его сыну? На то имелась своя причина. Часики-то у меня были швейцарские и для Руси этого времени не подходили, ибо все время либо отставали, либо убегали вперед. Нет-нет, винить завод-изготовитель нельзя, ход часы имели точный. Дело в том, что тут время измерялось по иной системе.

Взять, к примеру, типичные часы на Спасской, виноват, Фроловской, башне.

Во-первых, у них вращался циферблат, а не стрелка, которая была зафиксирована строго в одном положении, причем вне его, свешиваясь сверху и всегда указывая на двенадцать часов, если по-современному.

Во-вторых, сам циферблат был разделен на... семнадцать часов. Да-да, я не оговорился. Часы эти отдельно отсчитывали дневное и ночное время суток, а длительность тех или иных достигала в декабре и июне семнадцати, потому и столь странное количество.

Разумеется, если дневных, к примеру, в том же июне было по максимуму, то ночных явно не хватало, чтоб описать второй полный круг, а в августе, предположим, не хватало и тех и других. Но тут в дело вмешивался часовник, как тут называли мастеров, который всякий раз при восходе и заходе солнца поворачивал циферблат так, чтобы начало нового отсчета вновь начинало совпадать с концом стрелки.

Да мало этого – народ и изъяснялся соответственно. Потому-то и возникла у меня путаница относительно времени встречи с Квентином в храме Василия Блаженного. Я ведь не просто сказал ему о встрече в среду на Масленой неделе, но еще и уточнил – часика в два-три дня, подразумевая послеобеденное время. А он пришел туда – ведь первый час дня в феврале это где-то семь утра – к восьми и добросовестно проторчал до девяти утра, после чего поплелся досыпать.

Вдобавок смещение моментов восхода и заката солнца учитывали не каждый день, а только два раза в месяц, к тому же без дробных долей, а в целых часах. Так, например, когда я только прибыл в Москву, дневных часов считалось восемь, а уже с семнадцатого января их стало девять. Именно по этой причине показания моего «атлантика», невзирая на точный ход, все время расходились с показаниями прочих часов.

Так что прославленная Швейцария оказалась никуда не годной ни для меня, ни для царя, ни для любого из проживающих безвыездно на Руси.

Барух же дело иное – он часто рассекает по Европам, где к этому времени было, как я специально узнавал у английских купцов, вполне нормальное времяисчисление.

Но случилась неприятность. Хотя я уже практически их не носил, но, осматривая их, обратил внимание на кожаный ремешок, который показался мне несколько потертым. Дарить часы с таким ремешком – не дело, а потому я решил прихватить их с собой на Пожар, чтобы там заказать себе новый и покрасивее.