Наитие

— Да что с тобой такое?! — рявкнул Кемп. — Ты был гораздо более общительным, пока не…

Реплика его оборвалась на изумленной ноте: он говорил в пустоту. Ганнибал исчез.

С минуту Кемп постоял на месте, а потом медленно повернулся и двинулся вверх по склону. И пока Харрисон следовал извилистой тропкой, огибавшей валуны, его чувства вновь слились с покоем этого места. Ему опять казалось, что он идет старой знакомой дорогой, из-за оставленной позади красоты жалея о каждом следующем шаге, но устремляясь вперед — к новой красоте.

Старика Кемп встретил на полпути к вершине и посторонился, поскольку двое на тропе не помещались. Почему-то бурая ряса, доходившая до лодыжек, босые ноги, неслышно ступающие по островкам пыли между камней, даже развевающаяся белая борода не только не казались странными, но вполне вписывались в окружающую картину.

— Мир тебе, — произнес старик и молча встал перед Харрисоном, глядя на него спокойными голубыми глазами, — Добро пожаловать в Санктуарий. Прими от меня сей скромный дар.

Он сунул руку в карман рясы, вынул оттуда сияющий камень и протянул Кемпу.

Тот недоверчиво уставился на подарок.

— Возьми, друг мой, — настаивал старик.

— Это же… это же астероидный р-рубин, — заикаясь, пролепетал Кемп

— Более того, Харрисон Кемп, — провозгласил старик, — Гораздо более того.

— Но даже…

Старик заговорил тихо, неторопливо:

— Ты по-прежнему реагируешь, как на Земле — там, в старых мирах. Здесь ты в новом мире. Здесь другие ценности, отличные от прежних жизненные стандарты. Например, мы не знаем ненависти. И не подвергаем сомнению доброту, а скорее ожидаем ее — и даруем. Мы не подозреваем скрытого умысла.

— А разве здесь не санаторий? — брякнул Кемп. — Я прилетел сюда лечиться. Лечиться от безумия.

Старик слегка улыбнулся.

— Ты гадаешь, где найти офис и записаться на процедуры?

— Именно.

— Лечение, — объявил старик, — уже началось. Где-то на этой тропе ты обрел мир — более великий, более глубокий покой, нежели изведанный тобой когда-либо ранее. Не борись с этим покоем. Не говори себе, что не должен его ощущать. Прими его и впусти в себя. Безумие ваших миров порождено вашим образом жизни. Мы предлагаем тебе новую жизнь. Вот в чем заключается наше лечение.

Кемп, подумав, нерешительно взял рубин.

— И рубин — часть нового образа жизни?

Старик кивнул.

— Другая часть — часовня, которую ты обнаружишь по пути. Задержись там на минутку. Зайди в часовню и посмотри на картину, которую найдешь внутри.

— Просто посмотреть на картину?

— Правильно. Просто посмотри на нее.

— И это мне поможет?

— Вероятно.

Старик сделал шаг вниз по тропе.

— Да пребудет с тобой мир, — произнес он на прощание и неторопливо продолжил путь.

Кемп пристально смотрел на рубин. Медленные волны цвета перекатывались в глубине камня.

— Декорации и реквизит, — едва слышно произнес он.

Пасторальный пейзаж завораживающей красоты, старик в

бурой рясе и с длинной белой бородой, классические белые линии здания на плато, часовня с картиной. Конечно, человек найдет тут покой. Разве может быть иначе? Обстановка продумана и создана как раз для данной цели. Так же как архитектор проектирует, а инженер строит звездолет. Только звездолет предназначен для путешествия через пустоту, а этот сад призван дарить умиротворение взбаламученным душам людей, утративших покой и рассудок.

Кемп поднял взгляд на цветущую дикую яблоню, прилепившуюся к скалам над головой, и, пока он ее рассматривал, легкий ветерок потревожил дерево, обрушив на человека ливень белых лепестков. Кемпу смутно подумалось, что оно, вероятно, цветет круглый год и совсем не дает яблок, ибо здесь, в Санктуарии, его функция — цвести, а не плодоносить. Цветы как сценическая декорация имеют большую психологическую ценность по сравнению с яблоками — следовательно, дерево, по всей вероятности, цветет безостановочно.

Покой… Да, разумеется. Но как им удается его сохранять? Как ухитряются работники Санктуария делать так, что в душе человека надолго воцаряется мир? Имеют ли к этому какое-то отношение астероидный рубин или картина в часовне? Да и может ли покой служить единственным средством врачевания искореженных мозгов тех несчастных, которые сюда прибывают?

Сомнение крохотными коготками впилось в его рассудок. Сомнение и скептицизм — старый скептицизм, принесенный им из пыльных старых миров, холодных старых миров, жестоких старых миров, лежащих за пределами Санктуария.

И все же сомнения — точнее, даже скепсис — рассеивались, отступали перед красотой сада, перед искренностью старика в бурой рясе, перед ласковым взглядом его спокойных голубых глаз и величественностью длинной белой бороды. Обидно, если все это окажется не более чем банальными психологическими ловушками.