Наивный и сентиментальный писатель

Когда мы читаем о том, как Анна Каренина пытается сосредоточиться на чтении, сидя в ночном поезде, а за окном бушует метель, мы припоминаем собственный чувственный опыт, похожий на этот. Возможно, мы сами когда-то ездили на поезде снежной ночью. Возможно, вы не понаслышке знаете, как трудно читать, когда мысли заняты чем-то другим. Наверняка этот ваш опыт не совпадает в точности с тем, что описал Толстой, – скажем, на поезде из Москвы в Петербург вы не ездили; однако и того сходства, что есть, достаточно, чтобы вы могли понимать чувства персонажа. Эта общность опыта повседневной жизни наделяет роман универсальной силой воздействия, и она же определяет границы этой силы. Если в будущем люди перестанут ездить ночными поездами и читать в дороге, им станет трудно понимать ощущения Анны, а когда десятки тысяч таких мелких подробностей уйдут в прошлое и сотрутся из памяти, читателям станет трудно понимать сам роман «Анна Каренина».

То, что Анна чувствует в поезде, одновременно настолько похоже и непохоже на наш опыт, что мы оказываемся словно бы зачарованными. Мы догадываемся, что источником таких подробностей и чувств может быть только сама реальность, что их нужно «пережить», и потому каким-то уголком разума понимаем, что на самом деле Толстой через Анну рассказывает нам о собственном жизненном опыте, о мире собственных ощущений. Именно так следует понимать часто цитируемую фразу, которую приписывают Флоберу: «Госпожа Бовари – это я». Флобер не был женщиной, никогда не состоял в браке, и его образ жизни совсем не был похож на образ жизни его героини. Однако ее чувственный опыт (тоску по счастью и яркой жизни, подробности провинциального домашнего обихода) он переживал, как свой собственный; свой взгляд на мир он представил нам как взгляд госпожи Бовари, и сделал это с величайшей убедительностью. Однако, несмотря на весь талант и мастерство автора – а может быть, как раз благодаря его таланту, – нам иногда кажется, что все эти подробности, которые мы считаем взятыми из жизни, на самом деле могли быть выдуманы Флобером.

Точность деталей, ясность, красота, а еще ощущение, которое можно было бы сформулировать как «да, так оно есть, очень верно подмечено!», и свойственная тексту особенность, позволяющая нам оживлять сцены романа в собственном воображении, – все это заставляет нас восхищаться писателем и чувствовать, что он способен описать что угодно, будто сам это пережил, причем так, что мы в это поверим. Назовем способность создавать эту иллюзию «силой» писателя. Не удержусь и еще раз скажу, до чего же удивительна эта сила, и напомню, что читать роман, полностью забывая о существовании автора, – неинтересно, да и почти невозможно. Забыть о существовании автора мы способны разве что ненадолго, потому что постоянно сравниваем чувственный опыт, описанный в романе, со своим собственным и благодаря этому воссоздаем описанное у себя в голове. Одно из главных удовольствий, которое получаешь от чтения романа, – возможность сравнивать свою жизнь с жизнью других людей, в точности как делала, сидя в поезде, Анна Каренина. Это относится и к тем романам, которые, казалось бы, полностью созданы одной лишь силой воображения. В сущности, очень многие исторические, фантастические, философские и любовные романы, а также их гибриды не хуже любых «реалистических» произведений опираются на повседневную жизнь той эпохи, когда они были написаны. Полностью погрузившись в роман, пребывая в поисках глубинного смысла, спрятанного за переплетением множества деталей, и одновременно с удовольствием изучая чувственный опыт героев (то, как они воспринимают мир или разговаривают с другими персонажами) и мелкие подробности их жизни, мы можем забыть о существовании автора. Мало того, мы можем даже в наивности своей совершенно забыть о том, что роман, который мы держим в руках, был задуман и сочинен писателем, – точнее, делать вид, что не помним об этом. Важная особенность искусства романиста заключается в том, что именно в те моменты, когда мы крепче всего забываем об авторе, он в наибольшей степени присутствует в тексте. Дело в том, что в эти моменты мы считаем мир автора настоящим, подлинным миром, а его «зеркало» (да будет мне позволено употребить здесь эту старинную метафору) – идеальным, безупречно правдивым. Разумеется, идеальных зеркал не существует, мы лишь считаем таковыми те, которые идеально соответствуют нашим ожиданиям. Каждый человек, которому хочется почитать роман, выбирает зеркало по своему вкусу.