Наивный и сентиментальный писатель

Для завершения и «осуществления» романа намерения читателя не менее важны, чем намерения автора. Скажу несколько слов о себе как о читателе. Подобно Айше и многим другим, мне тоже нравится читать романы, которые больше никто не читает, и полагать себя первооткрывателем непонятого и несчастного автора. Как это прекрасно – читать самый непонятый фрагмент непонятого романа! В такие моменты я горжусь тем, что отождествляю себя с героем, и мне кажется, что автор сам шепотом читает роман, склонившись к моему уху. Высшая точка такого тщеславия – чувство, что ты сам этот роман и сочинил. Один такой читатель Пруста описан в моей «Черной книге», в главе «Истории о любви, рассказанные снежной ночью». (Добавлю, что я люблю бывать в музеях, в которые никто не ходит; мне кажется, в точности как Кемалю из «Музея Невинности», что в пустых музейных залах, где дремлют смотрители и поскрипывают паркетные половицы, есть своя поэзия Времени и Места.) Поскольку у нас возникает чувство, что чтение никому не известного романа – благодеяние для его автора, мы начинаем читать еще усерднее, сильнее напрягая воображение. Главная сложность в понимании романа заключается не в выявлении намерений писателя и читателя, а в том, чтобы правильно соотнести эту информацию с тем, что хочет донести до нас сам текст. Не будем забывать, что автор пишет, пытаясь представить, как воспримет его текст читатель, а тот читает, предполагая, что автор писал, пытаясь представить, как он воспримет текст. Кроме того, писатель догадывается, что у читателя возникнет ощущение, будто он сам написал роман или будто автор не понят и несчастен, и пишет, сообразуясь с этой догадкой. Возможно, я выдаю слишком много профессиональных секретов, как бы меня не выгнали из гильдии!

Одни писатели полны решимости даже не начинать эту не то реальную, не то воображаемую шахматную партию с читателем, другие же непременно доводят ее до конца. Одни хотят воздвигнуть монумент в душах читателей (Борхес в одном из ранних эссе сравнивает «Улисса» с собором), другие, как Пруст, хотят, чтобы у читателей в голове оживали созданные им образы. Одни гордятся тем, что понимают людей, другие – тем, что никто не может понять их самих. Все эти противоречивые намерения и побуждения соответствуют природе нашего жанра. Сочиняя роман, мы, с одной стороны, стараемся понять других (отождествить себя с ними), а с другой – искусно и аккуратно замаскировать центр романа (его глубинный смысл, общий вид на лес со стороны) и в то же время намекнуть, где его следует искать. Великое противоречие, лежащее в самом сердце искусства романа, состоит в том, что писатель, видя мир глазами других людей, при этом пытается рассказать, как видит его он сам.

3. ПОЛИТИКА

В наше время разговоры о музеях часто сворачивают на политику. Куда более редкий случай, в особенности на Западе, – появление политики в романе (которое Стендаль в «Красном и черном» сравнивает с выстрелом посреди концерта) или обсуждение романов в политическом контексте. Возможно, искусство романа за полторы сотни лет вышло из детского возраста и повзрослело, а музейное дело все еще переживает переходный возраст. Меня это не расстраивает. Политический роман – ограниченный жанр, ведь в конечном итоге суть политики, как мне кажется, – в стойком нежелании понимать тех, кто не похож на нас, суть же искусства романа – понимание. Но границ для политики в романе не существует, потому что она возникает в нем всякий раз, когда писатель пытается понять тех, кто не похож на него, принадлежит к другой религии, полу, культуре, классу, национальности. Самый политический роман – тот, что написан без всяких политических целей, но представляет собой искреннюю (и безнадежную) попытку увидеть все и понять всех, создать самое всеобъемлющее целое. У такого романа – самый глубокий центр.

Мы идем в музей на выставку, а потом в конце недели читаем в газете статью художественного критика, который вопрошает: почему куратор выбрал эту картину, а не другую? Почему пренебрегли тем-то и тем-то? У музеев и романов есть общая, сближающая их беда – проблема репрезентации и ее политические последствия. Применительно к романам эта проблема более очевидна в незападных странах, где больше нищеты и меньше любителей литературы.