Накафельные рисунки

Мужчина, поправив газетный клочок на носу и присев на корточки, легонько постучал пальцем по рыбьей голове:

— Это…, это очень распространенная рыба семейства… мелководных. «Колумбус»…

Окружающие изумленно переглянулись, и тогда вдохновленный их вниманием обладатель газетного клочка погладил существо по белому животу:

— Настоящий «Колумбус Ихтиандрус»…

Рыба и в этот раз не дрогнула. Мужчина медленно поднял ее на руки:

— Видите, какие маленькие глазки… Этот вид живет в наших широтах. Красные плавники. Средней прочности кожа…

Ловко ухватившись за несколько чешуек, он потянул их на себя:

— Видите.

Мальчик раскрыл рот:

— Ага…

Мамаша отвернулась:

— И видеть не хочу.

Барышня молча спряталась за спину юноши. Тот, расправив плечи, согласно кивнул головой:

— Да-да, пожалуй, средней прочности…

Мужчина, показав всем несопротивляющуюся рыбу, уложил ее на левую руку. Правой довольно потер лоб, смахнув при этом невзначай газетный клочок:

— Совершенно безобидный представитель подводной фауны. Питается планктоном из-за отсутствия зубов…

Рыба при этих словах, как будто удивившись, вытянула губы в трубочку. Потом ловко извернулась, дернулась и вцепилась мужчине прямо в его в красный нос. Острыми зубками.

«СТАРУХА N2»

«Старуха N2» выдвинулась из-за подъездной двери. И замерла, уподобившись крокодилу. Сверкая подслеповатыми глазами, из которых сочились мелкие слезы.

Отстоявшись после спуска с третьего этажа, где находилось ее гнездище, «Старуха N2» повела носом. Он, конечно, был не молод и ему уже давно не под силу отличить аромат жареного барашка от благоухания свежесорванной фиалки. Но все-таки, все-таки. «Старуха N2» вдыхала снова и снова. Так она поступала на протяжении всей своей. И ей в голову не приходило отступить. Только к глазам прикладывала дряхлый и чистый платочек.

Ее уже не окружали люди. Красивые или уроды. Женщины или мужчины. Лет пятнадцать «Старуха N2» жила среди фигур, между теней. Они сновали, говорили, сопели, кашляли, чавкали, гавкали, визжали, бормотали, чирикали и мяукали. Слух-то у нее сохранился отменный. И она стояла у подъезда крокодилом. Пытаясь на слух определить: стоит ли трогаться в этот путь. Все-таки сегодня или не сегодня.

Назначено было на сегодня. Это точно. Разум в ней еще теплился. И память была — дай бог любому до восемнадцати и старше. «Старуха N2» крепко держала в уме нынешнюю дату. И готовилась к ней. Все последние дни. Медленно, но верно собирала тряпкой пыль с подоконников, полочек и шкафа. Мела пол от стены до порога. Чинила выходные чулки. Гладила ставший великоватым костюмчик. И обхаживала щеткой зипун с меховым воротником. Ветхий. Уж, какой есть.

Устав, сидела за чаем. Перед коробкой с фотографиями. Вытаскивала тонкие картонки и рассматривала то через двойные очки, а то так, глядя скорее сквозь. Потому что глаза заливало влагой. А она и так все помнила. Через слезную муть перед ней проступали взявшиеся за руки дед и бабка, смеющиеся над чем-то отец и мать, орущие малые дети…

«Старуха N2» вздохнула. И еще раз смахнув слезинки, шагнула с порожка подъезда. Но не в сторону улицы. На тропинку, ведущую в глубь двора, туда, где растет пара рябин, обглоданных бойцовыми собаками. Туда, где не было сейчас ни одной фигуры и ни одной тени.

Там «Старуха N2» присела. На скамейку. Всего-то несколько шагов, а сердце билось. Еще билось. Еще как билось. А со стороны она замершая опять стала похожей на крокодила. На крокодила сидящего.

На этой скамейке ближе к обеду собираются для распития местные алкаши. На этой скамейке ближе к вечеру хохмят молодые девчонки и парнишки. На этой скамейке лежала она в ночь выпускного бала. Глазами в звезды. А он поклялся.

Свадьба через месяц. Первый ребенок через девять. Второй через два года. Третий еще через год. Потом он беспросветно любил кого-то на других скамейках и диван-кроватях. А у нее осталась святая троица. Ненадолго. А — раз: и старший сын уехал с женой к океану. Младший вообще эмигрировал за этот самый проклятый океан. А дочка существует не так что б уж очень далеко — на другом конце города — вместе со своим жуликом. Сядет, ведь, подлец. Надолго сядет. А лишь бы ее за собой не потащил. «Мама, не вмешивайся, не твое дело…» Может, образумится да и съедет одна на квартиру матери после…

«Старуха N2» погладила отполированные задами доски. На этой скамейке… Конечно, это не та скамейка. И это не тот двор. И это не тот дом. Тот дом давно снесли. На месте того двора — супермаркет с колбасой и шмустрицами. А скамейку — она видела — сломали строители и сожгли, грея свои огромные зазябшие руки. А перед этим они на ней сидели, звякали стаканами и тискали своих красножилеточных подруг.

«Страруха N2» успокоилась. Сердце ее согласилось. Ноги были готовы. И сама она окончательно, кажется, «да». «Старуха N2» поднялась и еще погладила скамейку:

— Не та… Да и я…