Накануне

— Для нерешительных! — перебила гневно Александра. — И все наше горе в том, что вы не умели быть достаточно решительным. Самодержец! Одного знака довольно, чтобы любой человек потерял все: честь, имущество, жизнь… Все должны были дрожать перед вами, а вас никто не боялся… И вот — результат. С этим должно быть покончено раз навсегда. Когда мы вернемся, вы должны стать грозным царем.

Николай вздохнул и сел на стоявший у стола, по дороге, золоченый, зыбкий стульчик.

— Я буду грозным.

Дверь распахнулась. Высокий старик в сюртуке вошел, вздрагивающей рукой разглаживая седые бакенбарды. Александра торопливо и истово перекрестилась.

— Боже, заступи нас. Что-нибудь случилось, граф Бенкендорф? На вас лица нет.

— Неслыханно! — Бенкендорф перевел дух и склонился в глубоком поклоне. — Ваши величества извинят, что я осмелился войти без доклада. Но… обстоятельства… Во дворец ворвался какой-то бандит…

— Один? — взблеснула глазами Александра. — Разве во дворце двери открыты каждому проходимцу и нет караулов?

Бенкендорф оскалил злобно желтые крупные зубы.

— В этом все и дело, что он взбунтовал караулы.

— А офицеры? Они — наши! Я утром еще говорила с командиром батальона, и он…

— Два десятка шашек — против восьмисот штыков. Верная смерть.

— Демоны! — прошептала Александра. — Надо было позвонить Корнилову.

— Мы пытались, но… телефонная станция занята его людьми.

Александра уронила руки.

— Зачем? — глухо спросил, помолчав, Николай.

Бенкендорф отвел глаза.

— Насколько я мог понять… революционный сброд Петрограда не хочет допустить вашего отъезда в Англию, государь…

— Что! — Александра поднялась, ярче стали на щеках багровые пятна. Но ведь правительство решило…

— Эта орда, очевидно, не считается с ним. Субъект, назвавший себя комиссаром Совета, лично разместил посты: тройным оцеплением дворец отрезан от мира. Подлые стрелки поклялись, что через их заставы не проберется и мышь и повиноваться они будут только Совету. У единственного оставленного входа на половину императора — утроенный караул. Им мало этого! Они накладывают замки на двери.

— Значит, мы замурованы?

— Не волнуйся так, Аликс, — пробормотал Николай. — Очевидно, придется отложить на время.

Он посмотрел на графа и дрогнул.

— Гофмаршал! Вы не все сказали.

Старик опустил голову.

— Вы угадали, государь.

Александра спрятала лицо в ладони.

— Нет, нет, ради Христа, граф. Не надо! Не надо! Мое бедное сердце не выдержит.

— Успокойтесь, ваше величество.

Она прошептала сквозь пальцы, сжимавшие рот:

— Цареубийца, да?

Бенкендорф молчал. Он видел мандат. Там сказано: "особо важный государственный акт". Какой иной смысл может иметь слово «акт» для этих разбойников. И из кармана тулупа — рукоять пистолета.

Николай потер лоб.

— Это… очень неожиданно, признаюсь. Я был сегодня особенно хорошо настроен. Они… в самом деле требуют моей головы?

— Нет, нет, ваше величество, — торопливо проговорил гофмаршал. — Об этом не было даже намека. Комиссар потребовал только, чтобы вас… предъявили ему… он имел несказанную дерзость именно так выразиться… Для… поверки.

— Только и всего? — с облегчением воскликнул Николай и даже притопнул шпорой. — Пожалуйста, сколько…

Он остановился на полуслове и оглянулся испуганно: в наступившей тишине резко и жутко прозвучал истерический смех Александры.

— Предъявить… императора! Как последнего, лишенного прав арестанта, воришку, ничтожество… И кому! Посланцу взбунтовавшейся черни! Позор, которого потом реками крови не смыть… Это хуже, чем цареубийство!

— Не идти? — испуганно сказал Николай. — Не идти, ты думаешь… А ты… ты полагаешь тоже, что мне лучше не идти, Бенкендорф?

Бенкендорф пошатнулся и стал на колени.

— Ее величество правы. И я до последней минуты с должной стойкостью отказывался доложить вам об этом чудовищном требовании. Но когда мне шепнули… комиссар это скрыл, он делал вид, что он один, — когда мне шепнули, что ко дворцу подошли пулеметчики и Семеновский полк… Они побратались уже с караулом. И если…

— Семеновцы? — переспросил Николай, и губы его задрожали. Семеновцы? Это… этого не может быть…

Глава 67 Арестант на поверке

На «предъявление» арестованного с рыжебородым пошли два офицера караула, батальонный командир, комендант, рунд. Со скрежетом распахнулась литая, чугунная дверь, за нею вторая — резного темного дуба. Открылась передняя, низ широкой беломраморной лестницы. Навстречу вошедшим теснилась придворная челядь, со всех концов дворца сбежавшаяся посмотреть на комиссара: три-четыре сотни людей… Огромные, тяжелые, как площадной Александр Трубецкого, гайдуки — в синих чекменях, с откидными, золотым галуном обшитыми рукавами, в высоких медвежьих шапках; карлики-скороходы в золотых туфлях, острыми носами загнутых вверх; негры — в малиновых бархатных, серебром и золотом расшитых куртках, в чалмах, в широких шароварах; выездные — в треуголках, в красных, штампованными орлами, черным по золоту, отороченных пелеринах. И целая стая лакеев — в черных фраках, в красных камзолах, в галунных куртках… Орда!