Накануне

Энгельгардт двинулся. Но от угла навстречу ему визгнул острый, пронзительный свист. Толпа шатнулась, прижав Энгельгардта к решетке ограды. В пролеты замелькавших мимо, бегущих фигур он увидел рабочих, пробивавшихся к Таврической, на свист, сквозь встречный поток людей. С винтовками. Мостовая очистилась. Рабочие рассыпались в цепь. Защелкали непривычно старательно под неопытными, неловкими пальцами затворы. Но снова кто-то кричит и машет. И снова, набегая обратной волной, колышась радостно и призывно, отвечает толпа. Дула опустились к снегу. На раскормленном, могучем, ширококостном караковом жеребце, горяча его, подъехал солдат-артиллерист, салютуя блестящей, с офицерским серебряным темляком шашкой.

- Ура-а!

Гвардейская конная артиллерия выступила. Черт знает что делается!

К солдату теснятся. Придерживаясь за стремя, вприпрыжку провожают его сквозь толпу ребятишки. Взлетают вверх картузы, исступленно палят в воздух на тротуарах подростки из новеньких черных вороненых браунингов.

Арсенальские, очевидно...

Энгельгардт поднял воротник пальто (спрятать бороду, придать себе вид санкюлота) - и, уже не оглядываясь по сторонам, чтобы улица снова не задержала, зашагал к Думе.

Глава 40

На два крыла

Ворота обоих въездов на Таврический дворцовый двор были гостеприимно распахнуты. Настежь. Но тем неприятнее окрестное было безлюдье, свежесть не тронутого ногами снега: после растоптанного в грязь месива на улицах таврическая сброшенная белизна казалась чем-то оскорбительным. Энгельгардт в первый раз в жизни почувствовал себя думцем.

Швейцар сумрачно и молча снял пальто, принял шляпу. Энгельгардт поднялся в вестибюль. Из полуциркульного зала, переговариваясь, кучками расходились депутаты. "Частное совещание" закончилось, очевидно. Тем лучше. Всегда приятнее прийти прямо к концу, на готовое.

Кто-то лысый, бровастый окликнул. Шульгин. Он подошел, мрачный, как туча.

- Дожили!

Энгельгардт спросил, пожимая руку:

- Были толковые предложения? На чем порешили?

- Толковые? Были, - покривился Шульгин. - Некрасов предлагал назначить диктатором, для подавления бунта, какого-нибудь популярного генерала. Ну, левые, конечно, подняли вой... Демократия, как же, будь она проклята...

- Провалили. Впрочем, все равно: где его возьмешь, популярного генерала? Таких диктаторов заблаговременно готовят, а те же господа Некрасовы и Милюковы на оплевании генералов себе популярность создали у черни. А теперь... спохватились, когда им самим наступили на хвост... Идиоты! Затем кто-то, не помню, предложил объявиться учредительным собранием. Ну, этот и сам сейчас же спрятался: понял, что черт-те что набрехал с перепугу.

- Так ничего и не приняли?

- Выбрали Временный комитет... для водворения порядка в Петрограде. Десять человек. Вроде... Временного - самого Временного - правительства.

- Родзянко вошел?

Шульгин кивнул:

- Председатель. Из кадетов - Милюков и Некрасов. Коновалов и Ржевский от прогрессистов.

- А вы?

- Я тоже вошел. - Усмехнулся. - Вместе с Керенским и Чхеидзе.

- Ага! - злорадно сказал Энгельгардт. - Поняли, наконец, господа хорошие, до чего доигрались своей демагогией. Я был, впрочем, и раньше уверен, что в критическую минуту они пойдут с нами единым фронтом.

- Да, по-другому запели, - подтвердил Шульгин. - Шут их знает, может быть, в конце концов, к лучшему, что назревший демократический этот нарыв лопнул сегодняшним гноем. По крайней мере, на нынешнем совещании очень ясно почувствовалось, что все - вплоть до этих самых Чхеидзе и Керенских осознали, что есть нечто всем одинаково опасное и омерзительное: толпа! Достаточно было почувствовать смрад ее приближающегося дыханья, и...

Он не договорил, обернулся порывисто к входным дверям, дернул плечом и пошел, почти бегом, к коридору налево. Энгельгардт, в свой черед, повернул голову. Из прихожей шел гуд, многоголосый и веселый.

Топоча короткими ножками, в залу вбежал маленький кудрявый и растрепанный человек, покачивая длинными, выбившимися из жилета концами линялого и потертого галстука. За ним шли толпой небритые люди в пиджаках и рабочих блузах. А дальше - винтовки, шашки, красное шелковое, тонким полотнищем шелестящее знамя.

Энгельгардт поспешно двинулся за Шульгиным вслед. Но кудреватый окликнул.

- Вы... здешний, по-видимому. Будьте любезны, укажите, где бы нам занять помещение?

- Вам? - нахмурился Энгельгардт и остановился: он все больше чувствовал себя думцем. И хозяином, к которому ворвались громилы. Виноват, здесь Государственная дума, и ее помещения не сдаются внаем.

- Платить не собираемся, - расхохотался кудрявый. За ним рассмеялись и остальные: они подошли, тесным кольцом окружив Энгельгардта. - Здание народное. И поместительное - приходилось бывать, знаю... А нам...

- Кому это "нам"? - злобно спросил Энгельгардт, осматриваясь, нет ли поблизости кого-нибудь... приставов, коменданта... кого-нибудь, кто мог бы вместо него говорить. - Откуда вы?

- Из "Крестов", - опять захохотал, запрокидывая голову, кудрявый. И - в первый раз в жизни - на автомобиле, на резиновых шинах. Удобно, оказывается!