Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски

Куля ужасался от такой несправедливой, но стойкой закономерности. Кроме того, что было пронзительно больно за то, что о нем совершенно незаслуженно прокатилась дурная слава, что мошенник он и аферист, так еще его буквально разрывало на части от досады за то, что у самых близких и родных ему людей рушилась к закату жизни их единственная опора в ней, ее главная надежда, и ее заветная мечта. И если для мамы спасением в этом случае была ее слепая и святая материнская любовь, которая своим броненосным безразличием ко всем внешним посторонним факторам черного влияния обеспечила ее сердцу, хоть какой-то защитный иммунитет, то для Михаила Палыча, Куля это отчетливо чувствовал своим сердцем, как для мужчины и как для отца, такой итог был, как непредсказуемый и внезапный крах в конце пути, который пережить было для него предельно сложно и нестерпимо больно. Наверное известие о какой-то героической смерти сына воспринялось бы им не так тяжело и болезненно, как известие о сыне-мошеннике, которому предстояло теперь многие годы прожить за решеткой, и выйти оттуда зэком, на которых он за свою жизнь насмотрелся, с поломанной судьбой и по сути в бездну. Более менее очухавшись от инфаркта, который случился с ним еще тогда, когда сын только заехал в СИЗО, сейчас Куля, после долгой разлуки, увидев отца на следственных кабинетах, от одного взгляда на него был готов разрыдаться у него в ногах. Его любимый батя, когда-то здоровенный, широкоплечий мастер спорта по борьбе, еще недавно пропитанный оптимизмом и жизнью, сейчас казалось угасал на глазах. Он никогда не видел его таким растерянным, сдавленным и сломанным. Куле хотелось рыдать от кинжальной боли в груди, но он улыбался, шутил и пытался всеми способами взбодрить его, вселить в его душе надежду и вдохнуть в него с ней силу жизни.

А пока, единственной реальной надеждой и для отца, и для себя самого Куля видел теперь только в предстоящем суде. Он предполагал, что безумное обвинение его в большом количестве деяний по разным статьям УК было специальным ходом следователя для каких-то своих целей пока дело находилось под следствием, а для суда большинство этого маразма значения иметь не будет. В худшем случае думал он скорее всего останется две или три статьи, из которых одна тяжелая, где обвинение состоит в присвоении средств с использованием служебного положения, так как она шла основной во всем обвинительном заключении, и пара легких, где останется подделка протокола 1 и служебный подлог. Все остальное, по Кулиному уразумению, должно было почти самопроизвольно развалиться, как во-первых ненужное, ведь одной тяжкой статьи достаточно было, чтобы засадить Кулю до скончания века и отобрать у него все, что только было возможно, и во-вторых, как кричаще абсурдное, чтобы не портить своим маразмом общий вид окончательного судебного решения. Но и это предположение в теории не устраняло практической потребности в деньгах, и что характерно, в том же самом количестве, как и заявлялось ранее.