Наказанные народы

Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически… нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством «великодержавной» нации[263].

Дело здесь было, конечно, не в идеализме или альтруизме Ленина, хотя и это нельзя совершенно сбрасывать со счетов при оценке его действий. Ленин был озабочен сохранением многонационального государства и того влияния, которое оно может оказывать в будущем на народы Азии. Реалист в политике и в определенной мере прагматик, глава советского государства отчетливо понимал, что «грубость и несправедливость» (выражение самого Ленина) «к нашим собственным инородцам» отрицательно отозвалось бы на авторитете советского государства среди азиатских народов[264]. Даже Ленин пользовался до конца дней своих термином «инородцы», имевшем в политическом звучании явный шовинистический привкус. Так царское правительство именовало все народы Российской империи, кроме русского.

На XII съезде РКП(б) Сталин, вынужденный принять упрек Ленина, в одной из своих речей выступил с предостережением об опасности перерождения ответственных работников партийного и государственного аппарата, об опасности великодержавного шовинизма как «силы укрепляющейся», назвал ее «основной опасностью», «опаснейшим врагом», которого «необходимо свалить»[265]. Однако Сталин добился включения в резолюцию съезда пункта о необходимости борьбы и против «местного национализма», термина, широко использованного против любых попыток проявления самостоятельности не местах. Словно домоклов меч тяготела опасность обвинения в местном национализме над головами работников.

История последующих лет показала, что Сталин укрепился на позициях великорусского шовинизма. Интернационализм, который он публично провозглашал, служил на деле прикрытием великодержавной политики.

В то же время на интернационалистской идеологии воспиталось несколько поколений советских граждан, и именно теми, кто сформировался в 20-е и 30-е годы, разрыв между словом и делом был воспринят наиболее болезненно. Возникает вопрос, не было ли усиление великодержавного шовинизма одним из следствий реализации идеи строительства социализма в одной, отдельно взятой стране?

Во второй половине 30-х годов лавина русского ура-патриотизма была обрушена на культурную жизнь нашего общества. Поиски «великих предков», волна кинофильмов, в которых прославлялись русские полководцы прошлого — Александр Невский, Суворов, Кутузов, русские цари — Петр Первый и Иван Грозный, поток литературы, воспевавшей деяния Ивана III, Дмитрия Донского, превозносилось все «истинно русское» и высмеивалась «иностранщина», обращение по преимуществу к сюжетам русской литературы в музыке, оперном искусстве и драматургии — все свидетельствовало о том, что развитие культуры нашего общества отныне будут жестко лимитировано потребностями политики и великорусского конформизма.

Последствия этого наше общество испытало на себе уже потом, после окончания войны с гитлеровской Германией, после поражения фашизма, после нашей победы. То были «великие дни» борьбы с космополитизмом, воинственные кампании против культуры других народов под видом борьбы с местным национализмом (кампания против эпосов «Джангар», «Манас» и др.), огульное отрицание прогрессивности национально-освободительного движения народов России против царского самодержавия (движение Шамиля, Андижанское восстание и др.).

Убийство Михоэлса и дело «врачей-отравителей» показали, что процесс нравственной деградации нашего общества находится в апогее. «Опаснейшего врага» свалить не удалось. Он восторжествовал, на время во всяком случае.

Таким образом, депортация народов Кавказа и Крыма, калмыков и частично прибалтов предстает перед нами не только как проявление беззакония и произвола режима Сталина, чем оно, конечно, было само собой, но, что более важно, неотъемлемой составной частью истории советского государства и общества, его духовной культуры.