Наковальня неизбежности

До вступления в строй новых поколений истребителей и зенитных ракет видится всего один способ самозащиты тяжёлых бомбардировщиков. Первоочередная рекомендация – назначить по меньшей мере одну группу бомбардировщиков B-36 на роль контр-ПВО и оснастить ядерным оружием воздушного подрыва для нейтрализации самолётов противника.

Чёрт побери, подумал он, во что превратился этот мир? Кошмары, начавшиеся с того момента, когда он оглянулся на двенадцать атомных грибов, встающих над Берлином, казалось, окружили его наяву. И воздушный взрыв был лишь выбором между большим и меньшим злом. Мир определённо сходил с ума.

"Балтийский коридор", Рига, штаб Второго Карельского фронта

— Мы справились, Эрвин. Мы сделали невозможное.

Карта опустела. Сдались последние подразделения группы армий "Висла". Странно, но довольно многие проблемные части, от которых ожидали осложнений, внезапно стали "польскими". Им дали выбор: присоединиться к новой польской армии, поддерживающей прорусское правительство, или копать урановую руду деревянными лопатами. Они присоединились к польской армии.

И Роммель и Рокоссовский понимали всю призрачность подобного выбора. Эти части получат худшие назначения, будут вновь и вновь направляться в самоубийственные атаки, непрерывно участвовать в боях, пока не сточатся в ноль. Но они умрут в бою, как мужчины, а не больными троглодитами, выкашливая лёгкие в радиоактивной пыли. Это было достойным соглашением, и они приняли его. Все, кроме одного. Генерал Отто Скорцени застрелился в ночь после того, как сдалось его последнее отделение. Роммель подумал о нем с презрением. В финале он не нашёл храбрости принять ответственность за всё содеянное. Так-то он был смелым человеком, но духом оказался слаб. Возможно, подумал фельдмаршал, именно из-за этого Германия попала в безвыходный лабиринт. Чересчур много физической храбрости и стремления к борьбе, и недостаточно морального мужества спросить "зачем".

— Ваш Генеральный штаб был замечательной организацией, Эрвин, бесспорно замечательной. Дважды в этом веке он почти завоевал весь мир и дважды остался с пустыми руками. И никогда никто не спросил: "А зачем нам весь мир?". Никогда.

Роммель беспомощно покачал головой. За несколько месяцев переговоров он узнал слишком многое, чтобы оспаривать такую точку зрения. Тем более, все равно Генштаб превратился в пепел.

— Не могу не согласиться с вами, Константин. Если оглянуться, то… мы потерялись где-то в XIX веке, когда чёртовы философы нагромоздили сочинений о том, что сами толком не понимали. Они отравили умы многих людей. А заплатить пришлось всему миру.

— Это верно, но вина оказалась настолько великой, что легла не только на вас, немцев. Остальная Европа тоже не осталась в стороне. Они видели, как эта зараза въедается в самую её суть, но ничего не сделали для её искоренения. Часть этой вины есть и на нас. Возможно, поэтому нам так досталось. Я не знаю. В России есть те, кто считает произошедшее наказанием свыше, за попустительство. Они могут быть правы, но нам сегодня не стоит ломать голову над такими вещами. Вопрос о вине не каких-то людей или целой страны, а одного человека. Вас, Эрвин.

Роммель расправил плечи и резко кивнул. Он этого ожидал. Едва его глаза открылись на то, что немецкая армия сделала в России, сомнения в собственной судьбе у него исчезли. Этот миг наступил, и он ощутил странное облегчение.

— Меня ждёт трибунал?

— Он уже закончился, Эрвин. Вас судили каждый день с момента нашей встречи. Мы смотрели, как вы стремитесь спасти своих людей, делая то, что считаете правильным. Оправдания вы не заработали, но заслужили милосердие.

Рокоссовский на мгновение стал задумчив.

— На Волге есть излучина, куда не дошла война. Река окружает её с трёх сторон, а четвертую сторожат горы. Место под названием Жигули. Там очень красиво. На этой излучине, безопасной и уединённой, стоят дома и дачи отошедших от дел русских лидеров. Маршалов, политиков, учёных и других знатных людей, вернувшихся к частной жизни. Там есть и моя, и Жукова, и Конева, и Малиновского. Построили также для вас и некоторых ваших товарищей – тех, кто заслужил милосердие.

Рокоссовский встал.

— Фельдмаршал Роммель, за ваши преступления против русских вы приговорены к пожизненному заключению в Жигулях. Отбывать наказание вы будете под домашним арестом.

Он сел снова.

— Вы будете жить там так же как мы, при одной-единственной разнице. Вы не сможете покидать посёлок без сопровождения. Можете мне поверить, это исключительно для вашей безопасности. Ещё долгие годы в России немецкий язык не сможет звучать свободно. Будете сидеть с другими отставными генералами, вашими и нашими, пить чай и водку, играть в шахматы и переигрывать прежние сражения.