Наковальня

Изадора не знала, смеяться ей или плакать. Ей хотелось показать им нос, строить рожи, издеваться над их внезапным бессилием. Взяв себя в руки, женщина встала. Ее халат промок, ступни были ярко-красные, ошпаренные. С опаской она приложила ладонь к пластинке. Дверь закрылась. Только тогда Изадора дала волю слезам, прижавшись лицом к холодной мрамелиновой стене. Ее тело затряслось от рыданий. Она жива. Она уцелела. Но тут новая мысль пришла к ней, и женщина задохнулась.

— Чуен!

Ли Чуен купалась в Дебюсси. Ноктюрн «Сирены» был ее любимым. Маленькое «Звук-Облако» на шее создавало оболочку музыки вокруг головы, а звукозаглушающее поле блокировало все наружные шумы.

Возвращаться домой в подвесном такси в полшестого утра было для Ли Чуен обычным делом. Она вообще предпочитала работать ночью, когда город тих и омыт серым светом, а единственная яркость — это Штопор, кровоточащая феерическая пыль поперек ночного неба.

Этот вечер Чуен провела с Анжелой, флегматичной Анжелой, которая крепко держалась сепаратистского идеала, никогда не питая сомнений, которые мутили минуты раздумий Чуен. Однажды Чуен побывала на родине Сестер Таниты на Зулейке — в этом однополом Эльдорадо, свободном от патриархата и посвященном единственному истинному принципу природы — принципу гинократии.[2] Чуен два года копила деньги, чтобы попасть туда, а попав, увидела маленькую неряшливую страну, наполненную той же мелочной завистью, пороками и политикой эгоизма, которые остались дома. Велись кампании с решительными обещаниями прав свободного оплодотворения, скрещивались мечи в дебатах по нравственности процедур внематочного оплодотворения и экзогенеза.

Чуен выдержала шесть месяцев, пока разочарование не заставило ее собрать вещи и тащиться домой на Тор на древнем грузопассажирском корабле.

Но Анжела, которая никогда не была на Зулейке, по-прежнему оставалась сторонницей Сестер, обращалась к мужчинам в третьем лице и презрительно писала мужское местоимение с большой буквы. И когда Чуен нуждалась в ней, она всегда была под рукой.

После того как они позанимались любовью, Чуен уселась за компьютерный терминал Анжелы и окунула свою душу в сеть, протягивая волоконно-оптические пальцы, чтобы пролистать банки данных Центральной библиотеки, Реестра корпораций, Реестра малых компаний и обшарить другие, более знакомые площадки для игр. В это время ночи уже не осталось никого бодрствующего, с кем она могла бы общаться, но это не имело значения. В Сети ответ от человека мало чем отличается от ответа банка исследовательской библиотеки — разве что поменьше догматизма и побольше остроумия.

Такси опустилось на тротуар. Устало вздыхая, Чуен прижала ладонь к кассовому аппарату, который автоматически снял стоимость проезда с ее центрального счета, взглянула для проверки в переднее и заднее окна и вылезла наружу. Улица была пустынна, если не считать робота-уборщика, медленно ползущего в ее сторону, и подвесного такси, выезжающего из-за дальнего угла.

Чуен подумала, что ночью, когда пустеют улицы, кажется, что Кьяра живет своей собственной жизнью. В такие минуты Чуен особенно остро понимала, как сильно она любит этот город.

Наслаждаясь Дебюсси, Чуен вошла в дом и направилась к лифтам. Там она посторонилась, пропуская тощую фигуру в рясе: брат Сигурд, один из ее соседей сверху, отправлялся на утреннюю молитву на одну из смотровых галерей — большей частью пустующих — на внешней границе города, откуда открывался вид на Наковальню. Он лучезарно улыбнулся Чуен и беззвучно зашевелил губами. Женщина ответила беглым кивком. Ничего, что мог сказать Сигурд, не стоило выключения ее «Звук-Облака» и прерывания Дебюсси.

Сигурд был приверженцем культа Эсира, «гравипсих» для неверующих. Рубаху из козлиной шерсти ему заменяла сбруя из свинцовых грузиков, носимая под рясой. Она символизировала тяжесть гравитационного поля Тора, а носимый вес служил показателем личного ранга верующего. Мирянин Эсира носил свой собственный вес, тогда как епископ мог трудиться под двойным весом своего тела плюс еще сколько-то. Чуен часто спрашивала себя: задумывался ли кто-нибудь из них о том, как долго он протянет в настоящем поде Тора? Скорее всего нет — это было бы изменой вере.

Через несколько секунд она была на пятнадцатом этаже. В коридоре тускло светила одинокая лампочка — похоже, этот несносный семилетний мальчишка из квартиры 156В снова устроил короткое замыкание. Чуен уже подняла руку, чтобы открыть свою дверь, когда что-то удержало ее. Словно кто-то крикнул, чтобы она не входила в квартиру,

Чуен криво улыбнулась самой себе. Душевное состояние Изадоры явно заразно. С поющими в ушах сиренами Чуен опустила руку на пластинку.

Изадора заколотила в соседскую дверь, первый раз в жизни проклиная абсолютную звукоизоляцию и людскую привычку отключать дверной звонок вместе со светом. Ей был нужен фон, а снова войти в квартиру, чтобы взять свой, она никак не могла. С растущей досадой женщина продвигалась по коридору от одной двери к другой.