Налейте бокалы, раздайте патроны!

— Никак нет, ваше благородие!

— Нет у нас на это охоты!

— Да пропади она пропадом! — загалдели солдаты. Встретив своего, русского офицера, они все как один воспрянули духом и теперь были готовы идти за поручиком в огонь и в воду.

— Мы ведь, ваше благородие, тоже вот тут всем миром уж рядили, как нам выбраться отсюда, — сказал Лепехин.

— Так я это уже понял, — кивнул поручик. — Ребята вы боевые, хоть и забрал вас немец, как детей малых.

— Виноваты, ваше благородие… — смутились солдаты.

— Оно, конечно, всякое бывает, — ухмыльнулся Батюк. — Жизнь, она ведь так устроена: сегодня ты выиграл, а завтра проиграл. Только желаем мы теперь с германцем, стало быть, расквитаться.

— Гляжу я на нашу барышню, — шепнул соседу Макаров, — просто душа радуется. Вот ведь сидела, горевала, убивалась, и никак утешить нельзя было. А теперь, словно роза, расцвела.

— Любовь, чего уж тут говорить. У нас в деревне, как выезжать на тракт, два дерева растут — дуб и сосна. Так вот, представь себе, Митрий, деревья старые, лет им по сто, не меньше. Растут почти из одного места. И так они перекрутились несколько раз одно вокруг другого, что, словно люди, обнявшись стоят. У нас обычай есть. Когда у нас либо в какой соседней деревне свадьба, то молодые на это самое место приезжают. Там они словно обещание дают — всю жизнь вот так вместе, не разлучаясь, и прожить. Красота! Даже ученые из Владимира приезжали, на фото снимали, деревья-то.

Голицын, несмотря на все свои пламенные чувства к Ольге, являлся прежде всего человеком военным. Поэтому — дело прежде всего. Сперва, как говорится, служба государева, а потом уж любовь.

— Осторожно, Оленька, — отстранил он от себя девушку.

— Что такое, Сергей? — обеспокоенно вгляделась она в лицо поручика, освещенное почти полной луной.

— А вот сейчас увидишь, — усмехнулся Голицын, расстегивая френч.

Из-за пазухи поручик осторожно извлек… птицу. Белый почтовый голубь, оказавшись в его руках, вел себя беспокойно, встряхивал головой и пытался хлопать крыльями.

— Подержи, дорогая, — отдал Голицын птицу в руки Ольге.

— У-у, хорошая птичка, красивая… — Сеченова, на мгновение забыв обо всем, словно превратилась в маленькую девочку, которой нет большей радости, чем возиться с птичкой, гладя ее и говоря хорошие слова этому чудесному созданию.

Тем временем поручик, достав карандаш и бумагу, принялся составлять донесение в штаб о том, что все, что могли, они сделали. «В данный момент, — писал он, — обозреваем вражескую дислокацию с пожарной каланчи. Возможно, Ваше высокопревосходительство, Вы стали жертвой вражеской дезинформации. Эту записку я отправляю собственноручно, посмотрите в бинокль на каланчу и убедитесь…»

— Давай птичку сюда, — поручик ловко скатал кусочек бумаги. Затем отправил его в капсулу, которой и снабдил на прощание голубя. Все сидевшие на каланче проводили взглядом птицу, полетевшую на восток.

— Эх, кабы нам так можно было упорхнуть… — мрачно проронил кто-то из солдат.

Основания для таких мечтаний были, так как внизу уже метались немцы, что-то громко крича.

— А что это вы, вашбродь, задумали? — с недоумением наблюдали рядовые за дальнейшими действиями поручика.

Тот, похоже, отправив письмо, собирался предпринять еще что-то.

— А вот сейчас, ребята, увидите. А ну-ка, держи! — Голицын достал из саквояжа портьеры и простыни красного, синего и белого цветов. Эти предметы поручик забрал из номера у барона, даже не спросив у того разрешения. В саквояже поручика нашлись и иголка с ниткой. За несколько минут он, ловко действуя иглой, как заправский портной, соорудил из цветных кусков материи российский стяг.

— Какие цвета нашлись, из того и сооружаем, — пояснил он изумленным солдатам. — А теперь, ребята, закрепим его на древке. Тем более что здесь, на каланче, оно имеется. Видимо, во время праздников немчура свои флаги вывешивает.

Через пять минут Лепехин, взобравшись на самый верх, укрепил импровизированный российский флаг над каланчой. Едва он успел спрыгнуть вниз, как рядом защелкали пули.

— Ишь, разволновались, дьяволы. Что, не нравится? — погрозил кулаком вниз Макаров.

— Осторожно! — потянул его за рукав поручик.

К счастью, выстрелы вскоре прекратились. Не иначе как тевтоны не желали причинить вреда Корфу и Диркеру. Тем более поручик, перегнувшись через перила площадки, популярно объяснил, что в случае штурма каланчи и барон, и полковник будут сброшены вниз. Возникла передышка. Однако помощи ждать было неоткуда. Поручик, порывшись в саквояже, извлек из него бутылку коньяку.

— Выпьем, братцы, — проговорил он.

— Вот это подарок, вашбродь, — загалдели солдаты. — Хоть мелочь, а приятно.

— А откуда добыли такую красоту? — поинтересовался Ярцев, сглотнув слюну.

— Барон угостил.

— За победу над супостатом! — провозгласил Голицын, откупорив бутылку. — За нашу победу!

— Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! — ухмыльнулся балагур Батюк. — Помирать, так с музыкой.

Бутылка пошла по кругу. Все приготовились принять смерть.

Глава 40