Наливайко

Из лесу прямо «в спины конницы Ружинского вдруг беспрерывно загремели ружейные выстрелы, и, как вихрь в тонкой траве, закрутились всадники, взбесились раненые кони. Гром огнестрельного оружия и убитые конники, и паника парализовали пана Ружинского. Оба фланга увидели, что князь вдруг повернул конницу центра на лес, легкомысленно подставляя спины Наливайко.

Две сотни конницы Шостака, вооруженные литовскими самопалами и рушницами, Наливайко нарочно припрятал на опушке леса и приказал стрелять только тогда, когда враг окончательно станет побеждать. Не дождался Шостак такого момента, не утерпел и расстроил ряды окрыленных победой войск Ружинского. Теперь Шостак должен был отступить. Ружинский попытался погнаться за ним в лес, но в это время джуры и поручики сообщили, что Наливайко разрубил его подкову надвое.

Отрезанные друг от друга казаками Наливайко, обе половины знаменитой подковы Ружинского, обещавшей такую триумфальную победу, бросали теперь оружие и удирали.

Не задумываясь, Ружинский отдал приказ об отступлении вдоль реки. Его сбитая с толку конница растерялась. Сотни гибли от рук настойчиво преследовавших их казаков или тонули в болоте и в реке. Ружинский сам пустился в бегство и только в миле от места битвы с трудом собрал свои уцелевшие части и повел их вдоль реки, чтобы там встретиться с гетманом Жолкевским…

Вечерело. Гетман Жолкевский только что переправился через глубокую и холодную реку. Дал отдохнуть войскам, а сам поджидал сообщения об исходе сражения.

Эхо пронесло по долине реки несколько ружейных залпов, потом все смолкло.

— Ну, значит, им конец, пся крев…

Однако скоро стало известно, что князь Ружинский в беспорядке отступает вдоль реки и просит помощи у гетмана. Добрая половина его казаков полегла в бою, погибла в болоте и реке, а от жолнеров осталась какая-нибудь сотня, без командиров и знамен..

Около гетманской походной кареты пани Лашка допрашивала пленного. Ружинский послал его еще в момент первой стычки с Наливайко. Пленного сначала допрашивали с нагайками. А так как он отмалчивался, пустили в ход раскаленное железо, которым тавровали жолнерских коней, и принудили заговорить.

— У нас она, эта дивчина. Утром привезли ее, израненную, больную…

— Ну, а что дальше? Ну, скажи, что дальше, скот! — допытывалась нежная пани Лашка.

А пленный молчал. И сказать ему больше нечего было, да и изнемог уже, умирал. Лашка отступилась.

— Пожалейте его, — обратилась она к сотнику жолнеров.

— Пожалеем, любезная пани… Хлоп умер…

Как раз в это время подоспел Жолкевский, бросил взгляд вокруг, спросил пани Лашку:

— Признался?

— Нет, пан гетман. Мое письмо пану Лободе, верно, читал только Наливайко.

— И то лишь в том случае, если эта девчонка довезла ему письмо, пани Лашка. Уверен, что этого не случилось. Снестись с паном Лободою придется другим способом, через надежных людей. Написанное пером — не вырубишь топором, а за золото и на самые болтливые уста можно замок надеть… Пан Григор может и без нашего совета пойти на то, чтоб объединиться с Наливайко. И этим поможет короне. Потому что иначе, любезная пани, он повредит чести своей любимой женушки и утратит не только ее, любезная пани, но и милость короля, и… здесь мы будем жестоки, как закон, он потеряет жизнь. А пока что прошу пани в карету. Этот мерзавец Наливайко разгромил пана Ружинского, вынужден нагонять его сам…

Часть четвертая

1

На брацлавские земли нахлынули жолнеры Жолкевского и повели себя здесь как в завоеванном краю. Не оплаченный гетманом и короною кварцяный долг давал им право своевольничать. Гетману Станиславу Жолкевскому и хотелось бы навести в коронном войске более строгие порядки, да обидные напоминания про тот долг заставляли ослабить вожжи, махнуть рукой на бесчинства, на жадность жолнеров и старшин. От этого грозного похода Жолковского, от грабежей в селах и хуторах стонала земля, и воздух от пожаров накалялся, как в пустыне. Гетманская слава пана Станислава Жолкевского лишь росла от того, что его войска грабили мирный люд, от того, что украинские села опустошались, а опустошать их сам закон Речи Посполитой Польской благословлял ради вящего устрашения непокорного короне украинского народа.

Гнаться за Наливайко в степях в ту пору года было бы безрассудно. Размытые дороги, вскрывшиеся реки и озера, нищета края, опустошенного недавними переходами войск Лободы, — все это удерживало гетмана от преследования, и он медленно продвигался на восток, часто останавливаясь, чтобы дождаться обозов с порохом и имуществом.