Наливайко

Стах уже не хвастал своей красивой улыбкой. И Лашка поняла, зачем он пришел. В еще больший трепет ее бросила положенная на рукоять сабли рука сотника, — она красноречиво — говорила про самые страшные его намерения. Кричать? Да разве это поможет? Кричала однажды, когда тот же сотник тащил ее под венец с паном Лободою. Никто не спас тогда, и крик тот только осрамил ее же самое. Но тогда сотник улыбался. Теперь же и этого нет. Спастись, во что бы то ни стало спастись!

Какое-то мгновение стояли вот так молча. Лашка закрывала руками свою полуобнаженную грудь, а Стах пожирал ее всю глазами.

— Стах! — вдруг радостно воскликнула пани Лашка.

Лицо ее расцвело улыбкой, руки раскрылись для объятий. И не опомнился ошеломленный сотник, как почувствовал у себя на шее нежные, горячие руки, а пылкие уста целовали его, целовали в щеки, в глаза, в лоб и губы.

— Ох ты ж, такая… моя! — смог только вымолвить сбитый с толку Стах и, забыв все обиды и гнев, схватил на руки и понес по комнате. А она не переставала ласкаться.

Так спасала себя пани Лашка, как вдруг за дверью раздались сильные шаги и звон шпоры через один шаг. Выпустила из своих потных объятий шею Стаха, попробовала оттолкнуться от него, но не успела, — в дверях уже стоял Жолкевский.

— Матерь божья! А я-то думал застать страшную картину ревности… Пан сотник, стыдитесь обнимать чужую жену при посторонних.

Лашка сделала большие глаза, не скрывая радости от такого спасительного посещения гетмана, но, обессиленная нечеловеческим напряжением нервов, упала на кровать и, лишившись чувств, сползла, полуобнаженная, на пол…

Двумя часами позже Лашка, одетая в дорожное платье, стояла у кареты гетмана и ждала, прислушиваясь, как он наставлял Заблудовского. Мимо кареты проходили пешие, проезжали конные жолнеры. На женщину у гетманского экипажа смотрели как на привилегию гетмана в походе и даже не скрывали улыбки. Пани Лашка должна была отворачиваться, чтоб не замечать этих красноречивых, оскорбительных улыбок.

При виде Стаха Заблудовского, сидевшего в седле на хорошем гнедом коне и вновь красовавшегося своей улыбкой, Лашка пожалела, что выехала из Кракова. Встречаться с живым Заблудовским, которому столько наобещала за спасение от Лободы? Или стать опять женой Лободы? Нет! Лучше принять великодушную защиту гетмана…

— Вы должны, пан сотник, любой ценой убедить Лободу, что именно так следует ему поступить, — внушал гетман, как заповедь. — Корона простит ему кое-какие вольности на Украине, оставит и на дальнейшее время старшинствовать над реестровиками… вернет ему законную жену…

— Позвольте, вельможный…

— Вы должны, пан сотник, привыкнуть терпеливо выслушивать то, что говорит польный гетман коронных войск… Пусть знает пан Лобода, что корона считает главным вожаком бунтарей и изменников государству разбойника Наливайко. Не учить нам ловкого воина Григора Лободу, как лучше действовать, но объединением своих войск с войсками мятежника он немало поможет нам. Сначала задержал бы отступление Наливайко, а потом… и выдал бы его коронному суду… Вы хорошо поняли, пан сотник, что я вам сказал?

— Все понял, вельможный пан гетман. Если господь бог вразумит меня провести пана Лободу…

— Не провести, пан сотник, а умно повести себя…

— Извините… умно повести себя с паном Лободою и остаться в живых, то будете, ваша мощь, довольны Стахом Заблудовским: я собственными руками передам Наливайко вельможному пану гетману.

— И если выполните это, пан сотник, получите шляхетство польское.

— Вы обещали мне, вельможный пан гетман…

— Опять торопитесь, сотник, не дослушав гетмана. Умный пан сотник сам уже сообразит, когда и как оставить пану Латку вдовою… Однако, пан сотник, это случится не раньше, чем разбойник Наливайко будет в моих руках!

Лашка не слышала этих слов, — чтобы укрыться от двусмысленных взоров и усмешек жолнеров, она забилась в угол кареты, укутавшись теплым турецким плавком, еще в Кременце подаренным ей Жолкевским.

2

Ночью прошел холодный дождь, и лужи покрыли не оттаявшую землю. А утром потянул ветер с востока, выглянуло солнце из-за клочкастых туч. День обещал быть хорошим, весенним, и, точно приветствуя его, где-то защебетала проснувшаяся пташка.

Северин Наливайко приказал Двигаться дальше. Он знал, что в войске растет недовольство, что беспрерывный поход по такой распутице и в непогоду сильно ослабил дисциплину и боевой дух казаков. Даже кое-кто из старшин не разговаривает с ним по нескольку дней. Вчера пришлось казнить двух казаков, которые подбивали других идти в Киев к Лободе. Казнили их за измену общенародному делу освобождения, как панских агентов.