Наливайко

— Но пусть поклянется старшой, что он не будет действовать не советуясь и с нами, старшинами, и с вами, казаками. Нас пришли приглашать на дело послы королевские, послы наместничьи и прочая сволочь. А мы босы, безоружны. Пусть наш старшой тоже смекнет тем послам боевое казацкое слово сказать, чтоб оно им уши жгло, а нам пользу принесло. Так ли я говорю?

— Так, Панчошечка, так! Давай…

— Наливайко!

Наливайко снял свою смушковую шапку, наискось перетянутую красной китайкой, и помахал ею, призывая к тишине:

— Братья-товарищи мои, воины-побратимы! Клянусь, никуда не поведу вас без вашей воли, но признаюсь перед тобою, честной народ, что моя мечта — Украина, ее свобода и счастье. Восстали мы против пана, против его дозорцев, против ярма на наших трудовых шеях. Об этом я буду заботиться… Никто не останется бос, и в бой за свободу выступим не с палками. Вот моя клятва. Пойдете за мною — поведу.

— Веди-и! Пойдем!

— Оружия!

Под невообразимый крик Наливайко трижды медленно поклонился казакам. Поклонился на восток трижды, повернулся на запад — кланялся, на север и юг — кланялся. Потом приказал старшинам поставить войска на квартиры, а самим собраться в замке, чтобы не было у них невысказанных друг другу мыслей. Послам велел передать, что завтра в кругу на той же площади будет всем дан казачий ответ.

Свыше трех тысяч батраков, ремесленников и сельской бедноты сошлись на другой день в круг решать свою дальнейшую судьбу. Большая часть молчала, но каждый думал про себя, а кое-кто шепотом спрашивал у товарища, куда повернет Наливайко, забрав казацкие войска в свои руки, как хотел того еще в Баре. Они собрались в полки с земель украинских, с земель польских и чешских, из Московии и Литвы. Но что-то неладное было в их походе. Шли, чтобы саблей добыть себе клочок незаконно захваченной у них паном земли. А по наущению княжеского духовника и других попов очутились на польских границах. Собирались идти на панов, а почему-то обходили их, перепуганных, и получали оружие из рук замковых каштелянов, как принимают подачку переросшие щедривники. Шли казаковать, а где же это казакование? Изо дня в день ждали какого-то достойного начала своего дела. Шумели, решали — брожение усиливалось, а начала все еще не было. Что-то неладно в их походе, и поэтому так радостно встречена была весть о том, что Наливайко нагоняет их, чтоб объединить свои силы с Шаулою.

Наливайко ясно представлял себе, к каким пагубным последствиям может привести бездеятельность повстанческих отрядов.

«Повернуть, обязательно повернуть на Украину, — думал Северин, идя на круг. — Пройтись по заросшим мохом «замочкам» панства и потребовать у шляхты ответа, по каким божеским или человеческим законам они превратили трудовой люд в своих вечных батраков. До чорта этих панов развелось на матери-земле: воеводы, каштеляны, старосты, пидчаши, поповское племя, владельцы имений. Законы королевские, привилегии королевские и божьи, грамоты — все для них. Сам бог им, как корчма торговцу, на откуп отдан. Одни стоят за схизму, другие за католичество, а самые хитрые — унию придумали на народную голову. И все за то, чтоб ярмо на шею трудовому люду получше приладить. А верх возьмет тот, в чьих руках не дрогнет оружие, чья сила будет святее. За народом сила… Ошибаешься, отче брат, со своим воеводой. Посмотрим, кто кого перехитрит. Напороть народ на коронное войско вам не удастся. Буду врать короне, письмами засыплю глаза гетманам, почтительными грамотами усыплю бдительность королей… И сам бог им не поможет…»

На площади шумел круг. Пешие смешивались со всадниками, мелькали разных цветов шапки, жупаны, знамена. Где-то у самого костела гудел рожок, разжигая воинственные настроения.

Из группы молодых старшин навстречу Наливайко вышел Матвей Шаула. Он разумно согласился на положение полковника, руководил почти третью войска. Сам почитая Северина как старшего брата, Шаула и войску внушил уважение и любовь к Наливайко.

— Задумываешься, Северин, как девка перед мясоедом? Может быть, раскаиваешься? Народ в дело просится.

— Дело не за горами, Матвей. Бить есть кого, было бы чем. А у кого нет оружия, пусть не идет в бой — говорит народная мудрость. Собрались люди?

— Собрались, тебя ждем… — Шауле понравились слова Наливайко про оружие. — А бить, правда, есть кого, давно не битый пан не знает, что такое боль, и с нашего брата шкуру за мое почтение сдирает. Так и просится его толстая шея под топор. Понимаю, Северин, какой вред нашему делу я нанес, не послушав тебя еще в Белогрудке… Зато теперь пальцем помани их — разнесут…

Стали чаще встречаться казаки в разнообразнейшей одежде. Среди порыжевших или грязно-серых свиток из сурового сукна лишь изредка попадался мещанский потертый и мятый жупан. Кое-где промелькнет жолнерская мазурка беглеца из королевских полков Жолкевского. Разрезные с красной подбивкой рукава и сафьяновые сапоги такого жолнера будто глумятся над одеждой остальных казаков. На деле же люди, одетые в эти пышные наряды, нередко убегали из войск Жолкевского и были преданны делу восстания.