Наливайко

И лето все еще жаркое, и путь из Острога в Люблин — далекий. Старому воеводе Острожскому нелегко было отважиться на это путешествие. В дороге большей частью молчал, терпеливо слушал надоевшее бормотание отца Демьяна, его доводы против этой поездки. Но под конец пути старик не выдержал:

— Как это, отче, наш род, а не Украина требует от меня этой жертвы? Не понимаю, за которую Украину скорбите вы. Что касается рода Острожских, то я мог бы, если хотите, сидеть в уютном замке, и уверен, что до моей смерти роду этому ничего не станется. Украина требует, чтобы о ней заботились не одним только горячим сердцем, отче Демьян. Нужны ум и неусыпная деятельность, чтобы дело края не проспать в теплых покоях, под кроткий шепот о его великом будущем…

— Но ведь интересы Украины требуют не объединяться с католиками, вельможный князь.

— Я не объединяюсь, отче Демьян. Я борюсь против унии.

— Едучи на переговоры с тайными униатами?

— Пацей. — православный епископ.

— Я уже потерял счет, сколько раз он переходил к католикам и обратно. Посредничество князя Заславского в этом вашем свидании с Пацеем мне кажется очень коварным сватаньем…

Князь Василий-Константин где-то в глубине души соглашался со своим духовником, а говорил как раз обратное. После последних — слов отца Демьяна Острожский опять так остро почувствовал это противоречие собственной души, что его старческое тело даже в жар бросило от внутреннего стыда. Но он не повернул лошадей назад, в Острог, не признался духовнику в своем согласии с его мыслями.

«Такова уж, должно быть, наша природа княжеская, — с горечью подумал воевода. — Стыд у нас — как вода в топленом сале, на дно оседает…»

А князь Заславский блестяще выполнил свою роль «духовного свата», как выразился отец Демьян. Епископ Пацей в самом деле уговорил Заславского быть посредником в его свидании с Острожским. И долгожданное это свидание можновладца православия на Украине, воеводы Острожского, с новопосвященным епископом Володимирским произошло в Люблине.

Кончалось жаркое, сухое лето. К приезду дорогого гостя строились специальные рубленые покои в старой дубраве у моста над речкой. Король и Петр Скарга интересовались постройкой, несколько раз посылали туда испытанного дипломата пана Волана. Пусть арианец он и папу истинным антихристом считает, зато совершенно преданный человек. Его-то и направляли к Пацею, — впрочем, не столько как дипломата, сколько для того, чтоб он проследил за отпущенными на приготовления королевскими деньгами, как бы они не попали в епископские карманы.

Острожский сосредоточил в своем лице политику князей и воевод из украинских степей. Восточные окраины и православие, как неприступная крепость, замыкались перед жадным взором Речи Посполитой Польской, а ключ от этой крепости был у Острожского. Даже жаловать Острожского короне приходилось по-особому, подчеркнуто. Только историческая традиция польской шляхты — надувать — побуждала польскую корону к этому рискованному «сватанью». А для того чтобы придать надувательству более прикрытую форму, на случай, если воевода раскусит коварство короны, — существовал Падей. Если бы его не было, его сфабриковали бы за деньги и привилегии из любого люблинского православного попа. Но Падей существовал, это был идеальный Падей подлости и обмана.

Новопосвященный епископ Ипатий ловко выполнил маневр короны. На дружбу и союз князя Ипатий Падей не рассчитывал, он слишком хорошо знал Острожского. Но об этом свидании узнает ведь вся украинская шляхта. Она воспримет этот шаг князя как сообщничество, как сговор я отшатнется от Острожских. А без Острожского можно украинских старост и православное духовенство, как рой без матки, голыми руками загнать в самую тесную дуплянку…

Политику Сигизмунда я Замойского брацлавский воевода хорошо знал. Украина для них — лакомый кусочек. Корона давно к рукам прибрать ее собирается, потратила на это десятки лет, то гневаясь и угрожая, то заманивая казаков нобилитациями. Но того, что и Падей служит этой политике, не сообразил старик. Прежний переход Пацея в католичество Острожский считал житейской ошибкой, теперь исправленной возвратом к православию. Посвящение во владыку Володимирского — вполне разумный акт, заслуженный этим ученым, благочестием души увенчанным человеком… Так размышлял Острожский и решительно стал возражать отцу Демьяну.

— Какие там хитрости, отче Демьян, выдумываете вы в этом «сватанье»? Я воевода и князь Острожский, а не просто украинский шляхтич, которого можно поманить пальцем, пряча за спиной пареную розгу.

— Для вашей мощи, вельможный князь, розги мало, это католики знают. Люди перед вашими глазами вертят верой, как шинкарка юбкой перед казаком с червонцами в мошне… Да благословит господь эту поездку нашу, дабы свидание это ко благу церкви нашей привело… Господи, избавь душу мою от уст неправедных и от языка льстивого… Жезл силы посылает нам господь из Сиона, направьте его на врагов ваших…

— Пугаете меня, отче, словами Давида-пророка. Ведь мы с вами не без ума будем на этой беседе? Для чего же я брал вас с собой в такую дорогу?