Наливайко

Украина должна перестать существовать как приграничная область, где местные магнаты строят грозные для Речи Посполитой гнезда… Таковы были мечты польного гетмана Станислава Жолкевского. Тем с большей интимностью он снова заговорил со своим другом о подозрительном политиканстве старого князя Острожского на Украине, о заигрывании с ним черкасского воеводы Вишневецкого, о своих сомнениях: не лучше ли позволить Криштофу Косинскому разрушить эти гнезда, а потом уже прибрать к рукам и самого Криштофа? Канцлер внимательно слушал своего друга, прищуренными глазами следя за скучающей женой. Его толстые с проседью усы лежали двумя массивными витками над выпяченной губой. Седая пышная голова и непомерная горбина на носу делали его похожим на гордого орла, который пыжится в натуге удержать молодость и сохранить былой пыл.

— Это верно, Стась. Бородач Острожский помышляет о королевской короне, по крайней мере для сыновей. И не о польской, а об украинской короне. К такому выводу пришла и прошлогодняя комиссия Язловецкого, разбирая спор Косинского с Острожским. Можно было бы послать войска вместо комиссии, но спор повлек за собой настоящее казачье восстание. Криштоф Косинский не первый год старшинствует на Запорожье; он польский дворянин, жалован королем и привилегии на поместье Рокитное от государства получил. На такого не накричишь, да… и стоит ли кричать? Не верится слухам, что Криштоф с Москвою заигрывает, — настоящий польский шляхтич на это не пойдет… Мы с вами еще не знаем, каким историческим руслом пойдет международная политика Москвы и какие угрозы таит она для польской шляхты. Одно несомненно — Замостье со своими фортами никогда не окажется лишним для планов Речи Посполитой на Востоке. Потомки будут благодарны нам с вами…

— Хотелось бы верить, Ян… Однако потомки — дело будущего. А сегодня необходимо скорее провести унию, отделить в делах религии Украину от Москвы, разорить украинских магнатов и вместо казачьих полков поставить по границам верную традициям шляхты польскую вооруженную стражу…

Замойский, уловив острую тоску во взгляде жены, оставил гетмана и направился к графине. Пани Барбара беспомощно улыбнулась и махнула рукою канцлеру, словно хотела сказать: «Оставайся со своею вечною политикой…»

— На окраинах, пан Стась, у нас и в самом деле не все ладно… Но я, собственно, позвал тебя, чтобы поговорить об академии и королевском разрешении… Сигизмунд позволяет мне открыть здесь филиал Краковской академии. Что только филиал — это простая формальность. Спустя некоторое время, когда и столицу перенесем из Кракова в Варшаву…

В дверь быстро вошел шустрый казачок, и Замойский на полуслове прервал беседу. Замолчал и Жолкевский. А графиня задержала дыхание: что-то скажет запыхавшийся казачок, который смеет являться без зова только в особо важных случаях?

— Там казак, посол от воеводы Острожского с Украины, прибыл. Изволите принять? Бумаг у него никаких, а с виду рыцарь славный, — сообщил казачок, трижды кланяясь в простор комнаты, словно приветствуя не господина, а стены.

— О!.. Янек, я хочу видеть настоящего казака с Украины. Никогда еще не видела. Прими его…

Замойский переводил взгляд с жены на запыхавшегося казачка, напряженно вникая в смысл его сообщения. Трудно было ему оторваться от мечты о новой столице, об этом будущем центре шляхетского могущества Польши, экономической крепости страны, где у пана графа уже имелись свои дворцы и немалые интересы. Варшава — мечта, особенно дорогая графу.

Наконец велел просить посла в комнату.

— Я опять получил жалобу из Кракова, от сына Острожского — Януша. Жалуется на поведение Косинского. Беспокоит Косинский старика, не дает развернуться в воеводстве…

— Да и на всей Украине, почему только в воеводстве? — подхватил Жолкевский, но умолк: Замойский ждал посла, и всякое вмешательство теперь в его государственные обязанности звучало бы как обида.

Пани Замойская меж тем выбирала из вазы цветок, примеривая перед венецианским зеркалом, какой из них будет ей больше к лицу.

«.. и с виду рыцарь славный…» — мысленно повторяла она. Не прислушиваясь, Барбара слышала, как под чьими-то ровными шагами скрипели новые, еще не притертые ступени, как звонко бренчали казачьи шпоры.

Казак, сам открыв дубовые двери, так взглянул на смущенного казачка, что тот вмиг исчез с глаз. Графиня отошла от окна, оперлась о высокую спинку кресла канцлера и с неодолимым любопытством следила за «славным рыцарем» — казаком с Украины.

Комнату всю, казалось, заполнил ровный, сдержанный голос казака:

— От брацлавского, киевского воеводы пана князя Острожского ясновельможному, ваша мощь, пану графу поклон…

Казак почтительно стал у стола и отдал хозяину продолжительный рыцарский поклон одною только головой. Трудно было догадаться, заметил ли он в комнате еще кого-либо, кроме хозяина. Жолкевский готов был провалиться сквозь землю — настолько оскорбляли его независимые манеры, этого хлопа. Пускай он посол такого магната, как Острожский, но кто дал ему право пренебрегать присутствием польного гетмана?..