Наливайко

В тот же день осмотрел новые окопы, съездил на Буг, где нашли тайный брод. Проезжая дубовый лес, он то и дело оглядывался совсем не как хозяин, будто не он, Жолкевский, ловит, будто сам должен прятаться, чтоб не быть пойманным из-за кустов. Столетние дубы превращались в смельчака Наливайко, а гибкие березы, казалось, смеялись гетману вслед, тая за собой грозные для гетманского счастья тайны.

Медленным летним вечером Жолкевский вернулся в штаб и заметил необычайное оживление среди охраны. К воротам были привязаны оседланные кони.

От них несло привычным для воина запахом конского пота. В дверях Жолкевский столкнулся с полковником.

— Ну, какие новости? — спросил гетман, будто только что вспомнил об утреннем разговоре.

— Привели всех троих, ваша милость.

— Хлопицкий?

— Только что привели. Видел только иудея.

Гетман, обойдя полковника, вошел в хату, где уже мигали каганцы.

В воображении гетмана возникло лисье лицо запорожского пройдохи, которому фортуна так улыбалась в жизни. От скрытой радости стиснуло дыхание. Хлопицкий в руках Станислава Жолкевского может принести куда более ощутимые блага, чем на воле. Если даже король или Замойский и поскупятся заплатить за этот улов, то уж сам Хлопицкий или рассудительный император Рудольф не задумается тряхнуть мошной.

На скамье в ряд сидели трое. Тот, что поместился под самыми образами, был моложе всех; другие двое годились ему чуть ли не в отцы.

Юноша сидел, уставив глаза в землю, словно там собирался увидеть свою судьбу. На нем была дорогая, как у барского слуги, одежда, но помятая и запачканная, сафьяновые сапоги. Из-под расстегнутого кунтуша с полинялым воротником красного плиса выглядывала белая сорочка, разодранная вдоль пазухи. На шее краснел след от волосяного татарского аркана, на котором парня привели в штаб.

Два его соседа были одеты в заплатанную крестьянскую одежду. «Переоделись», — подумал Жолкевский. Оба смело, совсем без тревоги и даже вызывающе посмотрели, когда в дверь вошел гетман.

Хлопицкого среди них не было, сердце екнуло. Перед ним — дешевый, никчемный товар. Жолкевский больше по инерции, чем из любопытства, подошел к младшему.

— Кто? — гаркнул, не соразмерив голос, хотя на язык просился другой вопрос: «Почему ты не Хлопицкий пся крев?».

Гетмана точила злоба: поймать этакого слизняка вместо Хлопицкого! А парню показалось, что свирепый гетман вот-вот раздавит его, как жабу в болоте. Жолкевский заметил, как задвигались у парня связанные руки, и невольно схватился за саблю.

— Кто ты, спрашиваю?

— Вашей вельможности арестант, проше пана. Прикажете ножку поцеловать, вельможный?..

Парень поднял на Жолкевского глаза, и гетман, узнав его, отскочил как ужаленный:

— Га? Слуга Замойского? На границе?! Что это значит, пся крев?

Парень вызывающе смотрел в глаза свирепому гетману и только в ответ на его оскорбительную брань встал со скамьи. Жолкевский отступил за стол, оглянулся на полковника, на хорунжего, забрызганного грязью и мокрого от пота. Хорунжий, выступив на выручку гетмана, пояснил:

— Поймали под Прилукою, ясновельможный пан гетман. Письмо нашли при нем, вот оно.

Жолкевский взял письмо. Парень шагнул к гетману и совершенно спокойно попросил:

— Прикажите, милостивый пан гетман, развязать мне руки. Ведь я дал слово не отдавать этого письма, а у связанного и дурак вырвет…

— Что?!

Хорунжий толкнул парня на скамью, за что и получил одобрительный взгляд гетмана. Гетман теперь был даже доволен своей сдержанностью: этот хорунжий вовсе не заслуживает разжалования и бесчестья. Совсем миролюбиво сказал:

— Чужестранцы ваши оказались обыкновенными хлопами.

— Верно, ваша милость… Однако осмелюсь доложить, что и чужестранцы действительно были. Они сбежали на Низ. А эти двое при парне назвали себя литовскими крестьянами. На деле же узнали мы другими путями, что один из них еврей, ваша милость, а другой схизмат из валахов.

— А этот? Поляк?..

— Поляк, ваша милость.

— Не может поляк быть вместе с православным и иудеем! Как ты смел, подлец? — с новым приступом злобы крикнул Жолкевский, бледнея.

Еврей заступился за парня:

— Ой, мне даже страшно смотреть на вашу вельможную милость! Искренно признаюсь. Про пана гетмана, такого рыцаря, клянусь добродетелями Авраамовой Сарры, весь свет говорит, что тайно исповедуете схизму, а служите католичеству как сановник. У меня, бедного еврея, была такая верная собачка..

— Молчать, жид негодный! Выведите его немедленно и всыпьте пока что сорок пареных… за язык… Ну, а ты, предатель панской чести, расскажи, куда шел, кто послал тебя?

— Он виделся с чужестранцами, ваша мощь.

— Ты виделся с… этим… Хлопицким? Что это за свиданья такие у слуги коронного канцлера со шпиками враждебного нам государства? Тебя сам граф посылал к ним или как?

— Сам заскучал, давно не виделся с тем паном.

— Врешь!

— А если вру, для чего спрашивать? Ясновельможный пан гетман и сам знает, какой интерес я имею к чужестранцам. Помните бычинское дело…

— Замолчи! Рехнулся ты, что ли?.. Я ведь вижу, письмо от графини Барбары. Рассказывай правду о чужестранцах, а о письме я тебя потом расспрошу.