Наложница фараона

Внезапно большой камень, брошенный со стены, отбил руку Христа на распятии и поранил голову одному из несших распятие. Тотчас же усилились внизу нестройные вопли; несшие распятие кричали, что это тело Распятого истекает кровью. Толпа рванулась бешено к воротам. Но со стен полетели стрелы из арбалетов и осаждавшие вынуждены были отступить. Однако они не ушли совсем. Началась осада. Воины Риндфлайша расположились, кто в палатках, кто в крестьянских домах. Резиденцией самого Риндфлайша и его ближайших сподвижников стал с согласия настоятеля и монахов загородный монастырь. У монастырских насельников оказалась долгая память даже на булавочные уколы. Они помнили все свои столкновения с Гогенлоэ и с городским самоуправлением; и даже ту давнюю историю, когда монастырю не удалось присвоить скромное наследство, оставшееся после смерти родственников Елены, они помнили. Войско Риндфлайша сметало все на своем пути, словно смерч, победоносность которого заключается в уничтожении всего и вся. И было непонятно, как это можно остановить и чем это завершится. В монастыре, конечно, знали о действиях и указах короля Альбрехта и его вассалов. Но Риндфлайш выглядел очень сильным; и на всякий случай в монастыре решили оказать ему поддержку. Риндфлайш сделал монастырю богатые пожертвования…

* * *

Мать просила Андреаса остаться дома, но и сама понимала, что эти ее просьбы бесполезны. Он был мужчиной; на стены поднялись, вооружившись арбалетами, новыми и старинными луками, друзья его детства и юности и их сыновья. Он не хотел, не мог оставаться в стороне. Из оружия у Андреаса был только меч, который сейчас не годился. Меч этот Андреас купил давно, когда еще был совсем молодым. Но на городской стене сейчас нечего было делать с мечом. Андреас попросил у соседа, старика Клаппера, его старый лук и стрелы. Но когда Андреас, уже с луком и стрелами, поднялся на стену, встретили его неприветливо. Может, его бы и не заметили, и он бы начал стрелять, как другие; но на стене расстановкой стрелков распоряжался почему-то Гирш Раббани. Он тотчас заметил Андреаса и принялся гнать его даже с какой-то яростью. Андреас не успел и слова сказать, а уже и другие кинулись прогонять его. И нечего было и думать о том, чтобы перейти на какой-нибудь другой участок стены; сердито проследили за тем, чтобы Андреас спустился. Конечно, о нем заботились, оберегали, но в этом чувствовалась какая-то непонятная яростность. Огорченный и растерянный Андреас спустился в город. Ему было стыдно. А возвратиться сейчас к матери или пойти к Сафии казалось совсем уж постыдным. Невозможно ему оставаться с женщинами, когда другие мужчины сражаются. Он бесцельно прошел несколько улиц. Затем решительно вошел в собор, опустился на колени перед статуей Богоматери с Младенцем, той самой, и стал тихо молиться. Простыми неканоническими словами он просил Бога о милосердии для людей, об успокоении людской злобы. Для себя он ничего не просил. Бог представлялся ему беспредельным Милосердием, даже не облеченным в человекоподобный облик…

Прошло какое-то время. Осада не была снята, только ужесточилась. Войско Риндфлайша увеличивалось. Гирш Раббани явился в магистрат и сказал, что он знает, каким образом осада может быть снята, а войско Риндфлайша — рассеяно.

В городе уже сделалась прозрачность неба и душ людских. Исчезло деление на «мы» и «другие», на «врагов» и «друзей», на «чужих» и «своих». Исчезло все, что прежде определяло жизнь, делало каждого правым. Теперь не было жесткой правоты, была добрая свободность. И все было готово к тому, чтобы Чудотворец и Безумец стали первыми в городе…

* * *

Ночью Дитер Риндфлайш проснулся. Он лежал на узкой деревянной кровати в келье. Над головой его темнел сводчатый потолок. Луна ярко светила, в келье не было темно. Почему-то он мгновенно сел на постели, будто это так нужно было, чтобы он сейчас проснулся; будто он проснулся специально для того, чтобы что-то важное увидеть или по какому-то важному делу быстро пойти…

И было такое ощущение теперь, когда он проснулся, будто он еще знает, что проснулся для того, чтобы как-то спешить; но вот почему надо спешить, зачем, этого он уже и не помнит…

Он сидел на постели, все его существо было настроено на то, чтобы спешить. Но он не знал, куда и зачем надо спешить. Он сидел нервный и досадующий…