Наложница фараона

Вскоре уже все знали, какие слова епископ сказал Гогенлоэ. Он сказал, что даже и не знает такой кары, какую следовало бы обрушить на тех, кто, по сути, повторно распял Господа. И сказав это, епископ добавил, что христиане не должны навлекать на себя божье проклятие. Господин Гогенлоэ отдал приказ — сжечь всех иудеев города.

Ворота тюрьмы были разбиты вмиг бушующей толпой, стена вокруг еврейского квартала была разрушена.

Из уст в уста передавался возбужденный сбивчивый рассказ о происшествии в деревне неподалеку от города. Там некий крестьянин услышал голос, возвещавший о поругании гостий в доме одного иудея. Крестьянин побежал к священнику и тот, собрав прихожан, повел их в дом означенного иудея. Иудей принялся отпираться. Сначала в доме ничего не находили, но затем все тот же голос указал священнику, где спрятаны поруганные гостии. В доме нашли целых пять гостий, проткнутых иголками и нанизанных на веревку. Семьдесят шесть иудеев, живших в окрестностях деревни, были заперты в этом доме и сожжены.

Погромы пошли по всей Франконии.

Но совсем немного времени прошло и Гогенлоэ могли уже и пожалеть о том, что не расплатились с иудеями; вернуть долг было бы дешевле и проще, чем остановить тот пожар, что запылал с отчаянной силой и уже грозил имуществу и жизни самих Гогенлоэ, да и не одни Гогенлоэ оказались в опасности.

Человек по прозванию Риндфлайш собрал, как пишет Рудольф Шлеттштадтский, «несметное число бедняков» и встал во главе этого войска. Они брали штурмом один город за другим.

Первоначально Гогенлоэ пытались с этим Риндфлайшем и его ближайшими соратниками заигрывать. Когда-то в молодости Риндфлайш был на службе у одного из Гогенлоэ в одном из его вооруженных отрядов. И эта служба, в сущности, заключалась в беспрерывных стычках и в последующих грабежах в случае удачи. Тогда еще Риндфлайш назывался своим именем — Дитер; Риндфлайшем-Говядиной его прозвали, когда он работал на бойне, быков забивал. У Дитера был независимый и несколько невротический нрав. Во всяком случае, с Гогенлоэ он не поладил и вынужден был уйти… Конечно, это давнишнее обстоятельство немного мешало теперешнему налаживанию отношений. Но все вроде бы шло неплохо: Гогенлоэ и Риндфлайш как-то поладили. С помощью войска Риндфлайша Гогенлоэ рассчитывали свергнуть герцогскую и королевскую власть в одних городах, уничтожить самоуправление в других, и попросту захватить власть над всем краем.

Но внезапно Риндфлайш заартачился. Он вдруг сделался очень чувствителен и ревниво следил за тем, чтобы Гогенлоэ обращались с ним, как принято было обращаться с полководцами благородного происхождения. В характере его снова вспыхнула юношеская заносчивость, прежде подавленная годами бедности и зависимости его от многих людей. Теперь наконец-то многие зависели от него. Но Риндфлайш отличался определенной справедливостью по отношению к тем, которые пришли к нему, поверили в его силу и признавали его власть. Более того, Риндфлайш даже был слишком справедлив и горяч, и потому не мог бы стать долговременным вождем и мыслим был только как вожак растрепанного множества, желавшего для себя даже и не свободной, а вольной жизни. Теперь Гогенлоэ принуждены были приглашать на пиры не только Риндфлайша, но и его приятелей, людей простого звания. Риндфлайш теперь и сам устраивал пиры, настаивал на непременном присутствии Гогенлоэ и держался хозяином. Однажды на одном из таких пиров один из Гогенлоэ, совсем еще молодой вспыльчивый человек, увидел рядом с Риндфлайшем своего крепостного. Юноша громко и резко заявил, что не желает сидеть за одним столом со своим крепостным. Риндфлайш ответил дерзкой речью, в которой путал прямо противоположные понятия, но это не смущало ни его, ни его соратников. С одной стороны, он заявлял, что в его войске все равны; с другой — утверждал, что сам он благородного происхождения и потому с полным правом посвящает своих сподвижников в рыцари и раздает им титулы. Речь эта сопровождалась шумными возгласами и стуком бокалов и крепких кулаков по столешнице. Пожалуй, в словах Риндфлайша и не заключалось особого противоречия. В сущности, он вовсе и не восставал против существовавшего порядка вещей. Разумеется, он должен был утверждать всеобщее равенство; подобное утверждение как бы позволяло ему вступать в открытую борьбу с такими, как Гогенлоэ. Но если бы он победил в этой борьбе, он просто занял бы место Гогенлоэ; а поскольку благородным происхождением он все же не обладал, то его ближайшее окружение начало бы внушать людям, что он самый мудрый, непогрешимый, боговдохновленный, и потому имеет все права занимать место Гогенлоэ и даже быть выше… Но такого рода вождем Риндфлайш не мог стать; для этого, как уже было сказано, он был слишком справедлив и слишком горяч.

На том пиру в конце концов засверкали мечи, пролилась кровь. Оскорбленные Гогенлоэ покинули пир. Старшие из них даже не сетовали на вспыльчивость младшего; поскольку и без того ясно было, что противостояние неизбежно.