Наложница фараона

Андреас входил во двор монастыря, уже зная, что его приятели поспели вовремя, а он опоздал. Он бежал по утоптанной земле. Занимались мальчики в просторной пристройке. Андреас распахивал дверь. Остальные мальчики оглядывались на него, сидя на длинных и узких деревянных скамьях. Монах-учитель всякий раз намеревался сделать ему замечание, но таким светом сияли глаза Андреаса, что никаких укорительных слов не следовало после его позднего появления. Монах молчаливым взмахом руки указывал ему на скамью. Андреас пристраивался на свободном месте. Слоги, фразы и числа мальчики повторяли хором вслед за учителем. За пять лет Андреас изучил латинскую грамматику и научился также читать и писать на родном немецком диалекте; он узнал четыре действия арифметики и кое-что из геометрии. Читать учился он по собранию псалмов. Но вовсе не все его соученики оказались такими способными. Многие едва выучились читать. Иных родители взяли из школы спустя год-два после начала обучения, чтобы определить им другой путь — обучение ремеслу у какого-нибудь сведущего мастера. Андреас проучился пять лет.

Когда ему минуло одиннадцать, курс обучения завершился. Когда его мать вносила в последний раз плату за обучение, к ней вышел сам настоятель, заговорил о необыкновенных способностях и одаренности ее сына, и предложил ей оставить мальчика в монастыре, он пройдет послушание, примет пострижение, и, вероятно, многого добьется на церковном поприще. Настоятель говорил, что грамотных, образованных монахов не так уж много, и жаль ему, если способности Андреаса пропадут понапрасну. Мать поклонилась и отвечала, что она подумает, достоин ли ее сын такого пути.

Пять лет она из своего скудного заработка прядильщицы, трудясь усердно и утром, и днем, и вечерами, оплачивала обучение любимого единственного сына. Ей хотелось, чтобы он стал таким же образованным, как его отец. Она понимала, что монастырь — это путь, и, может быть, один из лучших путей, но все же ей не хотелось расставаться с мальчиком, и, хотя он был еще маленьким, в глубине души она мечтала о мирском счастье для него, о свадьбе, о красивой и доброй жене, о богатом хорошем доме, где он жил бы со своей семьей тепло и радостно. Сам Андреас еще никаких своих желаний о будущих своих занятиях не объявил ей… Ах, если бы отец вспомнил о сыне, помог бы, подал бы нужный совет, направил бы на какой-то нужный путь. Денег от него ни ей, ни мальчику не нужно. Только доброта и внимание… Но отец о сыне и не вспоминал. Она никогда не говорила мальчику об отце ничего плохого. Но теперь он первым не пошел бы к отцу, как тогда, когда он был совсем маленьким; теперь в душе его проснулась горделивость подростка. Мать заметила, да и нельзя было этого не заметить, что мальчик ее, вырастая, делается ранимым, иногда он теперь отвечал дерзостями на ее обычную о нем заботливость. Должно быть, он теперь не все о себе мог сказать ей. Она понимала, что ему нужны мужские слова заботы, нужен старший друг. Но как помочь? Вспомнила она и о резчике. Тот был давно женат, имел уже детей. Прежде он так по-доброму относился к маленькому Андреасу. Но ведь это потому что Ганс был неравнодушен к ней. Но не поговорить ли с ним, не возьмет ли он Андреаса в ученики? Наверное, и мальчик согласился бы, ведь у Ганса ремесло интересное и непростое. Но нет, резчик может неправильно истолковать ее обращение к нему, а она дорожила своей славой честной женщины. Так месяц прошел после того, как Андреас окончил свое учение в монастыре. Стало чувствоваться, что и он тревожится. Уже все его приятели начали учиться каким-то ремеслам, не были уже мальчиками, но считались почти юношами. А он еще ни за что не взялся, ничему не решился обучаться. Андреас сделался резким, нервным, часто вовсе не отвечал на участливые вопросы матери; и она понимала, что он молчит, потому что не хочет быть дерзким с ней.

Лето выдалось совсем теплое. Зацвели сладким цветом липы. Но в комнате, где жили Елена и ее сын, было пасмурно, тревожно. Андреас остановился у окна и видел красную закатную полосу на небе. Солнце садилось чисто, ярко. И эти небесные чистота и яркость еще усиливали плохое настроение мальчика; так чисто, ясно и красиво было перед его глазами на небе, и так тяжело и тоскливо у него на душе. Он услышал, как вошла мать. Прежде он, зная, что она по пути из мастерской непременно завернет на рынок, уже пустеющий к вечеру, и купит что-нибудь вкусное для него, спешил, когда она входила, помочь ей, брал у нее корзину. Но теперь он даже и не обернулся. Ему были неприятны заботы матери о нем, он считал себя недостойным таких бережных попечений.

Он слышал, как мать подходит к столу, ставит корзину.

— Я успела купить куриные потроха, очень хорошие, — сказала она.

Зачем она говорит таким голосом, будто ничего не происходит плохого в жизни Андреаса? О, конечно, она понимает, она боится огорчить его, обидеть. Но лучше бы она бранила его, попрекала бездельем. Пусть это покажется странным, но тогда ему было бы легче. А так…