Нам идти дальше

Грамоту он немного знал, читать любил. И вот в его руках первый подпольный листок. Новый мир открывался молодому рабочему. Скоро он вошел в марксистский подпольный кружок, которым руководил Владимир Ильич, стал учиться в вечерне-воскресной школе за Невской заставой, где преподавала Крупская. Еще год спустя — он активная фигура в петербургском «Союзе борьбы». А когда Владимира Ильича и других арестовали, молодой рабочий, еще так недавно изучавший на уроках Крупской простую грамоту, написал и распространил среди рабочих листовку «Что такое социалист и политический преступник?».

Листовка поражала революционной страстностью и умом ее автора, горячо нападавшего на самодержавие и весь крепостнический строй в России.

Скоро полиция добралась и до Бабушкина. Но, продержав в тюрьме, выслала не в Сибирь: заводов, мол, там нет, а на юг Украины, в рабочий Екатеринослав. Школа питерской борьбы помогла Бабушкину стать одним из вожаков революционных рабочих Екатеринослава. Он — руководитель тайного кружка, сам пишет и печатает листовки в подпольной типографии, помогает созданию газеты «Южный рабочий».

Опытный конспиратор, он все же вынужден был бежать из-за преследований охранки и сейчас нелегально жил тут, в Смоленске, по подложному паспорту.

— Глаза побаливают, вот что худо, — рассказывал он за обедом, — воспаляются и припухают.

Владимир Ильич помнил — веки у Ивана Васильевича бывали всегда красноватыми. Да, если это не проходит, то действительно худо. Кроме всего, еще и верная примета для охранки, которая, без сомнения, старательно ищет беглеца.

— Да неужели вы ради меня приехали? — не мог прийти в себя Бабушкин и все потчевал Владимира Ильича: — Ешьте, пожалуйста!

Не виделись они пять лет, а сказать друг другу надо было многое. Уединившись в горенке после обеда, долго разговаривали.

Мог ли Иван Васильевич не поддержать идею «Искры»! Едва только выслушав план Владимира Ильича, он воскликнул:

— Здорово! Сделаем.

В течение всего разговора Бабушкин то и дело брался причесывать свои негустые темно-русые волосы; отбросит их назад, обнажив большой высокий лоб, пригладит, а через минуту так энергично тряхнет головой, что прическу опять надо приводить в порядок.

— Сделаем, сделаем, — кивал Бабушкин, когда Владимир Ильич говорил ему о том, что без таких рабочих, как он. Иван Васильевич, не имело бы и смысла браться за строительство партии, первым шагом к которой должна стать общерусская газета. Сильно встряхивая головой и больше уже не пытаясь привести в порядок свои волосы, Бабушкин повторял: — Все, что требуется, сделаем, организуем. Народ поддержит…

Владимиру Ильичу понравилось больше всего это «сделаем». Рабочий человек, настоящий революционер не стал тратить лишних слов. Сделаем! И можно было не сомневаться: сделает.

Владимир Ильич рассказал, что скоро уезжает, и просил Ивана Васильевича стать организатором распространения «Искры» и ее корреспондентом. Хорошо было бы Ивану Васильевичу поселиться для этой цели в таком крупном промышленном районе, как Иваново-Вознесенск. «Мануфактурный край», как его зовут.

— Сделаем, — снова закивал Бабушкин. — Еду в Иваново-Вознесенск. — Будут у «Искры» заметки не только от меня, а и от других рабочих.

Он добавил весело:

— Была бы «Искра», а пожар раздуем!

— Будет «Искра», — давал твердое слово Владимир Ильич. И смеялся, любуясь собеседником.

С разрешения гостя Иван Васильевич рассказал жене о цели его приезда. Это произошло за вечерним чаем. Рассказывая, Иван Васильевич увлекся, стал рисовать картину будущего. Сперва будет создана партия, она поведет за собой рабочих и весь народ, поднимет миллионы на победоносную революцию, и придет свобода — и какое же это будет счастье!

Прасковью Никитичну растрогали мечты мужа.

— Эх, Ваня, — вздохнула она, — скоро сказка сказывается, знаешь? В жизни-то бывает другое.

Гость заступился за Ивана Васильевича, сказал:

— Да, добиться свободы будет нелегко, этого нельзя скрывать, но ее приход так же неизбежен, как ежедневный восход солнца.

Иван Васильевич шутливо посоветовал жене:

— Ты с моим гостем не спорь! Он тебя переспорит.

Прасковья Никитична смущенно улыбнулась:

— А я и не спорю. Я только спрашиваю, когда же наконец трудящемуся человеку станет легче жить?

— А тебе говорят: хорошая жизнь обязательно будет!..

На столе шумел самовар, приятно пахло дымом еще не прогоревшего уголька в трубе. Умывалась у порога белая кошка. Вид из окна был убогий, заброшенный: ни одной крыши добротной, всё солома да почерневшая щепа.

Посреди мостовой, вздымая пыль, шли с поля коровы. Хлопал бичом старик пастух. И какая-то девочка, лет десяти, шустрая и крепенькая, сидя по ту сторону дороги у крыльца своего домика, чистила песком кастрюлю и протяжно пела:

Кавалеров много-о-о-о,
Выбирай любо-о-го-о!..

Все казалось таким неисправимо косным, обыденным, заведенным на века, всегдашним и незыблемым, что другую жизнь было трудно себе и представить.