Нам идти дальше

Было обидно и горько. Никогда прежде Владимир Ильич не испытывал такой душевной встряски и весь вечер не мог прийти в себя.

Значит, вот он чего хотел, Георгий Валентинович! Покорности, слепого послушания его единоличной, верховной воле. Вопреки всему!

— Какая феноменальная нетерпимость, какое спесивое генеральство! — разорялся Потресов. — Хочу я «высшей власти», и всё!..

Молнии вспыхивали где-то за озером, над окрестными горами. Там лил дождь. А в деревушке было сухо, но свистел ветер. И порой он доносил из темноты крупные теплые капли.

— Конец! — восклицал Потресов. — Уедем обратно в Россию, но не позволим губить все дело из-за чьей-то прихоти.

Владимир Ильич в тот вечер тоже мог пожаловаться на головную боль. Как преодолеть новое препятствие?

Раз с Плехановым, а следовательно, и со всей его группой невозможно договориться, надо искать какой-то выход. России нужна боевая революционная партия, и от этого отступиться нельзя. Значит, должна жить «Искра», и, что бы ни было, Россия ее получит. Но это значит — все заново перестраивать, ибо теряется поддержка самой крупной теоретической группы.

Отдать газету Плеханову? Но это уж будет крушением всего замысла и самой «Искры». Владимир Ильич был против этого и прежде, а сейчас и подавно не отдал бы «Искры» в руки стариков из «Освобождения труда». Завладей Плеханов газетой, все решал бы он один, а России он не знает.

— Неважненькая погода, господа, — говорил портье, когда Владимир Ильич и Потресов брали у него ключи от своих номеров.

Поздно вечером Владимир Ильич спустился вниз к портье и попросил чернила. Хотелось написать Надежде Константиновне про все то, что произошло за дни его встреч с Плехановым. Владимир Ильич часто писал ей со времени отъезда из России.

Он не мог успокоиться, и было лучшим средством — выложить все на бумагу, выплеснуть из себя горечь обиды.

Маленькая швейцарская деревушка спала, зарывшись в тишину. Только с озера доносились песни и тихий плеск волн, да еще порой над окрестными горами перекатывались раскаты грома.

— Неважный август, мсье, — вздыхал портье, передавая постояльцу флакон с чернилами. — Неудачная для туристов погода, к сожалению. Грозы, дожди. Но не расстраивайтесь, мсье. Это ненадолго.

В тот вечер, однако, ничего не удалось записать. Зашел Потресов, ему не спалось, мучила духота, и от скуки он пустился в рассуждения о том, что характер и в политике много значит. Александр Николаевич приводил латинскую поговорку «homo sum», что означало: «я человек», и доказывал, что характер у Плеханова прямо-таки невозможный. К слову Александр Николаевич рассказал забавную историю.

— Вот послушайте, что за притча ходит о нем по Женеве. Чрезвычайно показательный, я бы сказал, случай для характеристики нрава вашего гордого Жоржа. Приехал сюда один молодой социал-демократ из России и, как водится, первым делом пошел на поклон к Георгию Валентиновичу. В разговоре этот молодой человек то и дело повторял: «Товарищ Плеханов, товарищ Плеханов!» Тот слушал, слушал, потом сказал едко: «Заметьте и запомните, молодой друг, следующее: товарищ министра — министру товарищ, но министр товарищу министра — отнюдь не товарищ!»

Владимир Ильич хмуро выслушал этот анекдот и сказал, что уже слыхал нечто подобное про Плеханова еще в России.

— Но Плеханов есть Плеханов! — произнес Владимир Ильич горячо.

И Потресов даже удивился той запальчивости, с какой это было сказано. Казалось, Владимир Ильич просто не выносил, когда о людях говорят что-то плохое.

12

Решение Владимира Ильича было твердым. Он уедет обратно в Россию и займется перестройкой прежних планов. «Искра» не должна погаснуть и не погаснет. Но как дальше все устроится, он ясно еще себе не представлял.

Ночь прошла в мучительных раздумьях, почти без сна.

Итак, завтра прощай Женева и вообще прощай заграница. Отношения с плехановской группой неизбежно усложнятся до невозможности. Трудностей впереди масса. А выхода нет. Положение серьезное, в Германии почти все уже налажено к выпуску «Искры», и тем не менее придется дело остановить. Потому что, в конце концов, суть не только в том, что Плеханов хочет владеть дирижерской палочкой. Нет, совсем не в этом суть.

Снова и снова приходили на память разговоры, состоявшиеся у Владимира Ильича в тех городах, которые он посетил после ссылки. Москва, Питер, Псков, Уфа, Смоленск, Рига, Нижний Новгород, Самара. Всюду во время встреч с товарищами, которым вполне можно было доверять, заходил разговор о Плеханове. Необходимость привлечь этого человека к «Искре» признавали все, но как часто слышались и критические замечания в его адрес да и всей его группы. Теоретики? Да, особенно, конечно, сам Плеханов, его книги блестящи. Но организаторы они все из рук вон плохие. За двадцать лет даже не наладили связей с подпольной Россией и, в сущности, мало знают, как там развивается сегодня революционное движение. И беда вся еще в том, что сам-то Плеханов как раз уверен в обратном и считает себя самым большим и непререкаемым авторитетом в делах русской социал-демократии.