Нам идти дальше

И все же трудно было отделаться от впечатления, что это не программа партии, борющейся в особых условиях самодержавной России, а, скорее, программа экономического учебника, посвященного капитализму вообще.

«Какая-то она чересчур отвлеченная», — отметила про себя Надежда Константиновна, но решила, что беглый просмотр проекта, конечно, не дает права делать какие-нибудь свои умозаключения. Но ее очень интересовало, что скажет Владимир Ильич.

На улице она попросила его поднять воротник пальто. Ветер уже не свирепствовал, как прежде, но зато еще сильнее чувствовалась идущая от земли сырость. Земля еще не промерзла, и падавшие на нее снежинки быстро таяли.

— Я засел за чтение проекта с самым добрым расположением к Георгию Валентиновичу, к его таланту и знаниям, — говорил Владимир Ильич на прогулке Надежде Константиновне. — Но то, что прислал Георгий Валентинович, — это еще не программа. Нет! Не могу при всем желании признать ее настоящей.

В письмах, статьях, в разговоре Владимир Ильич бывал предельно деловит и сдержан.

Но что-то необычное произошло с ним в этот вечерний час. Он заговорил словами, которые редко употреблял, и произносил их взволнованно, и в них слышалась страстная увлеченность, настроенность на особый, возвышенный лад.

— Программа партии!.. Каждое слово в ней должно быть взвешено. Ведь это — обещание борца, призыв к полету в будущее, вещий рассказ о том, каким оно будет. О том, ради чего жертвы, кровь. О том, что придет и воцарится на обломках старого мира.

Ветер крутил в черном воздухе снежинки. Они пролетали сквозь фонарный свет, как первые вестники новых, больших перемен в природе.

— Нам нужна программа, достойная борющегося класса, — говорил Владимир Ильич, все больше воодушевляясь. — В конце концов это, конечно, вопрос не только российский. Тысячелетняя борьба обездоленных должна обрести свое русло, по которому пойдет ее бурное течение. Но как не обратить программу прежде всего против нашего российского капитализма и самодержавия? Как не сказать ясно и четко нашему рабочему и нищему мужику, кто виноват в их растущем обнищании и других страшных бедах? Ведь надо не вообще, а конкретно сказать, за что именно мы хотим бороться и к чему зовем.

На рукав пальто Владимира Ильича легла снежинка. Бледная, слабая, крохотная, с едва заметными кристалликами-искорками. Она покоилась в складке материи. Владимир Ильич долго разглядывал снежинку. Когда она растаяла, вздохнул.

— Странно, — проговорил он, пожимая плечами, — как Плеханов не понимает, что наша программа должна объявить войну прежде всего нашему русскому капитализму, а не капитализму вообще. И как может Георгий Валентинович сводить задачи партии лишь к организации сил рабочих для «борьбы с эксплуататорами»? А в его проекте так и сказано. Но об этом толкуют и экономисты. А где руководство борьбой пролетариата за власть, за диктатуру рабочего класса? Ведь в этом суть!

Надежда Константиновна до сих пор больше молчала, старалась не перебивать Владимира Ильича. Но когда он умолк, она заговорила, тоже горячо, волнуясь, что и ей проект показался каким-то слишком отвлеченным трактатом и что ее просто поражает эта странная для марксиста отвлеченность, на первый взгляд даже прельщающая широтой размаха.

— Знаешь, Володя, по-моему, проект отдает все тем же общеевропейским духом, каким проникнута его статья «На пороге двадцатого века» во втором номере «Искры». На первый взгляд все современные социальные беды раскрыты в программе по-марксистски глубоко. Показано, куда идет развитие общества, что такое капитализм, почему он должен сойти с исторической сцены. А революционного духа нет.

— Жаль. Очень жаль, — тихо проговорил Владимир Ильич.

Она крепко сжала его руку. Вот он какой! Как мало его знают! Несмотря ни на что, по-прежнему тепло и даже любовно относится к Плеханову и искренне огорчен его неудачей.

Надежде Константиновне было хорошо сейчас шагать рядом с Владимиром Ильичем, чувствовать тепло его руки. Они шли долго и, разговаривая, сами не заметили, как очутились у Английского сада.

— Войдем, — попросила Надежда Константиновна.

Вошли. Тут было глухо, пустынно, но почему-то светлее, чем на городских улицах, хотя фонари на аллеях не горели. Казалось, этот неясный, едва приметный свет излучают сами деревья.

— Уфу помнишь? — спросил Владимир Ильич. — Мы там тоже однажды вот так стояли на аллее и слушали шорох деревьев. Как время бежит!

Надежда Константиновна спросила:

— Володя, ведь у тебя были собственные наброски программы, я помню. Они сохранились?

— Я читал их еще в январе Георгию Валентиновичу и Аксельроду, когда оба были здесь. Георгий Валентинович увез тогда мои наброски с собой… Пойдем, Надя, будет любоваться природой, — с улыбкой добавил Владимир Ильич. — Час еще не поздний, тянет к столу.

Домой они вернулись на извозчике. Владимир Ильич выпил чаю и снова взялся за свое «Что делать?». Усевшись сбоку, Надежда Константиновна читала плехановский проект. Порой, подняв голову, спрашивала:

— Володя! Когда он эмигрировал?

Поняв, о ком вопрос, Владимир Ильич отвечал: