Нам идти дальше

— Двадцать лет назад.

— Какой ужас! Не дай бог нам так. Неужели к этому можно привыкнуть? Вот читаю проект и уже все понимаю, мне кажется. Он не ждет скорой революции. Теорию знает, буржуазию ненавидит, но к живой жизни глух. Что это такое? Больно просто!

С тихой, всегда сдержанной Надеждой Константиновной в этот вечер тоже творилось что-то необычное. Она вышла из себя, вскочила.

— Погоди, Надя, минуточку! — произнес Владимир Ильич. Он подошел к окну, прислушался, потом, отодвинув занавес, распахнул одну створку. — Смотри! Снежок-то пошел по-настоящему. Смотри, как валит!

Надежда Константиновна подошла.

— Чувствуешь, как хорошо? — спросил он.

За окном все было бело от снега, и только небо было непроглядно черным. Пахнуло чем-то очень знакомым, родным. Казалось, именно так пахнет снег в России. Только вот бы морозцу покрепче, чтобы вкусно похрустывало под ногой при каждом шаге, и пусть даже потрескивают дома, как избы в Шушенском.

— Как хорошо! — повторял Владимир Ильич.

— А брошюра твоя пишется? — спросила Надежда Константиновна, зябко поводя плечами. В этом было некоторое лукавство, она хотела, чтобы, позаботившись о ее здоровье, он быстрее отошел от открытого окна. С улицы тянуло острым холодком.

— Ничего. Скоро кончу, надеюсь.

— Ты не мог бы сам взяться за программу?

— Сам?

Надежда Константиновна снова поежилась.

— Конечно, неизбежны раздоры, и сильные…

Он поспешил закрыть окно.

— Это тебя пугает?

— Нет, Володя. Если надо, ты это все равно сделаешь.

— Да, если придется… Если придется, — снова проговорил Владимир Ильич, — пойду на любые раздоры, потому что дело идет об очень большом вопросе. Всякие компромиссы возможны до определенной границы. А дальше — стоп! Главное должно быть обеспечено. Оно выше тщеславия, сострадания, товарищеской дружбы. Потому что на карте — будущее! Судьба миллионов! Но я еще не теряю надежды. Поборемся сначала за то, чтобы сам Плеханов исправил свой проект. Ведь Бетховен писал гениальную музыку и после того, как оглох.

13

Шла вторая зима нового века. В новогодних газетах писали: «Итак, с девятнадцатым веком мы распростились навсегда. Теперь наша рука должна привыкнуть писать: тысяча девятьсот второй год. Потом мы напишем: 1903-й, и так будет продолжаться до конца нашего XX века, в течение которого, мы уверены, произойдет много важных для человечества событий».

«Искра» писала в новогоднем номере о политических демонстрациях в России, о рабочих сходках и забастовках и предсказывала, что новый, 1902 год по размаху революционных выступлений будет таким же, если не более бурным, как и его предшественник.

Для «Искры» начало года было трудным.

Три события произошли в середине зимы одно за другим.

В Киеве провалилась группа активных искровцев юга, съехавшаяся сюда на совещание. Бауман был на этом совещании, но ему — одному из немногих — удалось ускользнуть из лап охранки.

Остальные очутились в Лукьяновской тюрьме. Охранка готовила громкий судебный процесс над искровцами, чтобы показать России — вот кто главные сеятели смуты, враги престола и империи.

Вторым событием был приезд в Мюнхен Плеханова, Аксельрода и Потресова. Это произошло в январе. Главным предметом разговоров редко собиравшейся в таком полном составе шестерки соредакторов «Искры» была программа. Владимиру Ильичу пришлось сказать все, что он о ней думает.

Борьба вокруг программы шла несколько дней. Таких мучительных раздирательств не было и в Корсье. Любую поправку Плеханов встречал в штыки. Он стал более резким и воинственным, чем был в прошлый приезд, менее велеречивым, чем был в Корсье, более молчаливым и хмурым.

Теперь он не отвлекался ни на что постороннее, был сугубо деловит:

— Итак, этот пункт вызывает возражения. Будем ставить на голоса? Хорошо, поставим.

Начинается голосование. Аксельрод кряхтит, вздыхает, чешет в затруднении затылок. Часто выходит перед голосованием подышать свежим воздухом. Голова у него по-прежнему часто побаливала, особенно по вечерам. Как и в Корсье, он старался вносить во все умеренность п профессорскую солидность. Он считался знатоком Маркса и при обсуждении плехановского проекта в самом деле привел на память немало цитат, с помощью которых старался доказать, что именно общеевропейский дух проекта и есть его главное достоинство.

— Конечно, — твердил Павел Борисович, — мы не можем забывать, что программа должна конкретно говорить о задачах русского пролетариата, и в этом отношении я вполне согласен с Владимиром Ильичем (тут Павел Борисович кланялся в тот конец стола, где сидел Владимир Ильич). Но разве в общее понятие «плод» не входит все то, что называется в отдельности яблоком, грушей и так далее? Следовательно, говоря в программе о капитализме вообще, мы, естественно, подразумеваем и русского фабриканта.

Владимир Ильич пожимал плечами:

— Так ведь все дело в конкретности, а не в абстракции!

В Цюрихе у Аксельрода было небольшое кефирное заведение, дававшее ему кое-какие средства для содержания семьи, а иногда и для поддержки нуждающихся членов своей группы.