Нам идти дальше

Значит, надо ставить газету так, чтобы она была недосягаема для полиции. Где же? Опять Владимир Ильич водил пальцем по географическим точкам, на этот раз уже не России, а Бельгии, Франции, Германии.

— Брюссель, Брюссель… — бормотал он. — Посмотри-ка, Надя, близко и до Парижа, и до Берлина, и до Лондона. Только до России далеко, вот что худо.

— Горькая шутка, Володя, но, как говорится, здесь и зарыта собака. Газету придется перебрасывать в Россию, и для этого лучше было бы организовать все дело, например, в Германии. Ближе к границе.

— Резонно, — соглашался Владимир Ильич.

И начиналось кропотливое изучение обозначенных на карте германских городов. Владимир Ильич уже не раз приглядывался к ним.

Подходила Елизавета Васильевна — мать Надежды Константиновны, звала к столу, на котором уже был накрыт завтрак.

— Оторвитесь наконец от карт, путешественники!..

К Владимиру Ильичу в Шушенское Надежда Константиновна приехала не одна, а с матерью — женщиной стойкого характера и мягкого, добродушного нрава. Выросшая в семье скромного достатка, Елизавета Васильевна смолоду служила в гувернантках, чтобы заработать кусок хлеба. Рано овдовела. Надежда Константиновна была ее единственной дочерью.

Чуть не до слез трогало Елизавету Васильевну заботливое внимание Владимира Ильича к ней и Надежде Константиновне.

Обе старались освобождать его от бремени хозяйственных дел. Он протестовал против такой, как он выражался, «вопиющей несправедливости». Весной и летом сам обрабатывал огород, носил воду, ревниво следил за тем, чтобы женщины не брались за работу, которая может быть для них тяжелой.

На прогулки один не ходил — обязательно с Надеждой Константиновной, и по дороге делился с ней самым сокровенным. Нередко он затевал игру в снежки или веселое катание на санках и потом говорил Надежде Константиновне, что ему приятно слышать ее смех.

Вернувшись с прогулки, опять садились за работу. И тут на помощь им приходила Елизавета Васильевна: переписывала рукописи Владимира Ильича, шифровала письма. Эта женщина умела беззаветно служить и помогать справедливому делу, как служил ее муж — человек, горячо сочувствовавший угнетенным.

Прошел ноябрь. Снега становились все более глубокими, ночи — все более длинными. Казалось, не выпустит своих пленников «Макарова страна», снегом, морозом и стужей закроет путь.

И кроме тысячи опасностей, которые грозят плану Владимира Ильича, кроме множества трудностей, через которые придется пройти, не так-то просто будет одолеть эти бескрайние пространства Сибири.

Слетали с календаря последние листочки.

К январю выяснилось уже точно: прибавки срока не будет. То-то было радости! Скорей собирать вещи, книги — и в дорогу.

8

В эти дни в Сибирь пришла полицейская бумага с двуглавым орлом. Она решила судьбу Ульянова и некоторых других ссыльных.

«Ввиду истекающего 29 января 1900 года срока ссылки названных лиц, департамент полиции полагал бы: воспретить им жительство независимо столиц и С.-Петербургской губернии, также и в местностях фабричного района, университетских городах… сроком на 3 года».

Владимиру Ульянову, в силу такого решения, дозволялось поселиться в захолустном Пскове, о чем он и сам просил. Надежде Крупской далее Уфы подорожной бумаги не дали; остальной срок ссылки ей предстояло отбыть в Уфе.

От Минусинска почтовый тракт вел на Ачинск, оттуда начиналась только что построенная железная дорога. Но добраться до Ачинска среди зимы было не легким делом. Путь только санный и не близкий.

Местом сбора был Минусинск. Примчали в кошеве из Ермаковского Лепешинские — они тоже покидали Сибирь.

И должно же так случиться: заболела на жгучем морозе у Лепешинских их любимая крошка; это всем омрачило радость отъезда. Пускаться сейчас с больной малюткой в дальний санный путь по такому морозу было рискованно.

Пантелеймон Николаевич, отец девочки, в прошлом земский статистик, огорченно вздыхал. В Минусинске предстояла ночевка, и не оставалось надежды, что наутро к назначенному часу отъезда на Ачинск девочке полегчает: врач нашел у нее крупозное воспаление легких.

Ночью в дом, где приютились Лепешинские, заходил Владимир Ильич. С каменными, потемневшими лицами сидели у постели своей любимицы оба — отец и мать. Девочка металась в сильном жару. Ольга Борисовна — жена Лепешинского — вдруг стала убиваться: какое несчастье, она забыла в Ермаковском пельмени, которые приготовила на дорогу для всех.

— Оставьте, — сказал ей Владимир Ильич. — Не надо ли достать каких-нибудь лекарств?

— Нет, нет, — говорил Пантелеймон Николаевич. — Мы достали все необходимое. Вы не беспокойтесь.

На каждом шагу жизнь начинала ставить препятствия на пути Владимира Ильича и его единомышленников. Возникали самые непредвиденные обстоятельства. Вот заболел ребенок у Лепешинских, и они уже не могут ехать вместе с Владимиром Ильичем в Псков. А Владимир Ильич надеялся на их помощь. Кое-что Лепешинские должны были подготовить в Пскове до приезда Владимира Ильича — сам он собирался сначала заехать нелегально в Питер и Москву и только потом осесть в Пскове.