Нам идти дальше

Лондон… Старый город еще жив… Позванивает «Большой Бен» — куранты на башне Вестминстерского аббатства, у королевского дворца стоит стража, одетая в медвежьи шапки. Но все это прошлое, прошлое. Сегодняшнее — это заводы, банки, конторы, магазины, омнибусы, чинные респектабельные дома на улицах богачей и прокопченные лачуги в Уайтчепеле.

Здесь и в самом деле человеку затеряться легче, чем игле в стоге сена. Тут можно жить год, два, три и не знать ближайшего соседа; застрелиться — и никто этого не услышит; умереть — и никто даже не вспомнит, что был такой человек.

В этот день Владимир Ильич исходил и изъездил вместе с Надеждой Константиновной много улиц. Войдя в омнибус, занимали места наверху, на империале, чтобы все видеть. Прокатились по железной дороге в Уайт-чепель и разговаривали там с рабочими, многие из которых были выходцами из России.

Когда вернулись домой, у Надежды Константиновны подкашивались ноги от усталости. А Владимир Ильич, немного посидев на стуле, скоро поднялся как ни в чем не бывало и сказал, что пойдет в ближайший магазин купить кое-что из еды.

— Только не бычачьи хвосты и не жареные скаты, — просила Надежда Константиновна.

Когда Владимир Ильич вернулся, то застал на столе только что доставленный почтой из Женевы толстый пакет. Адресованные лично Владимиру Ильичу пакеты Надежда Константиновна сама не вскрывала.

— Наверно, от Плеханова, — предположила она. — Узнаю его почерк на конверте.

Владимир Ильич послал на днях в Женеву свою статью об аграрной программе русской социал-демократии, со сделанными уже тут, в Лондоне, поправками. Теперь статья вернулась от Плеханова.

Вскрыв пакет, Владимир Ильич бегло полистал возвращенную ему рукопись с пометками Плеханова на полях. Надежда Константиновна заметила, что лицо у Владимира Ильича резко помрачнело, он даже побледнел. «Что за несчастье! — подумала с отчаянием Надежда Константиновна. — Неужели Плеханов не угомонился?»

Владимир Ильич молча положил на стол рукопись.

Она была во многих местах испещрена резкими и обидными пометками. Придирался Плеханов к формулировкам, уже принятым и одобренным другими соредакторами «Искры», к отдельным словам, которые почему-то ему не нравились, даже — к запятым. И каждую, даже мелкую поправку, если Владимир Ильич ее не примет, предлагал ставить «на голоса».

Мартова в Лондоне уже не было, он уехал в Париж читать свои рефераты, и вся работа по «Искре» легла на плечи Владимира Ильича. Он работал дни и ночи. Мистер Квелтч выделил «Искре» небольшой уголок в своей типографской конторке, и, кончив работу в библиотеке, Владимир Ильич спешил туда. А с вечера начиналось другое — письма, письма…

Главным теперь было восстановить оборванные арестами связи. Менялись адреса, пароли, явки, восстанавливался транспорт.

Пожалуй, даже в России, в местах, где прошли аресты, не знали лучше Владимира Ильича и Надежды Константиновны картину провалов. Ведь в их руках сосредоточивались все нити.

По-прежнему часто приходила Засулич. Рассказывала о своей жизни в «коммуне», ей там нравилось. В «коммуне» простые, товарищеские нравы. У каждого отдельная комнатка.

— Зашли бы к нам, посмотрели бы, — звала Вера Ивановна. — Право, у нас хорошо.

В эти дни она старалась сделать все, чтобы как-то уладить новый конфликт внутри «Искры», возникший по вине Плеханова. Зная, как возмущен Владимир Ильич его безосновательными придирками, Вера Ивановна посылала в Женеву письмо за письмом, пытаясь убедить Жоржа, чтобы он взял назад свои поправки.

У этой женщины была легкоранимая душа. И чем больше раздвигались рамки «Искры», чем шире развертывалась работа, тем отчаянней барахталась Засулич среди неизбежно возраставших забот, огорчений, неожиданных поворотов судьбы. А главное-то ведь было еще впереди! Это она и сама чувствовала. И оттого еще больше нервничала.

Она чего-то ждала и часто спрашивала то у Владимира Ильича, то у Надежды Константиновны:

— Из Женевы ничего не получили?

Те уходили от разговора о Женеве. Что Женева, дорогая Вера Ивановна! Сейчас важнее всего то, что из России пошли вести повеселее.

Владимир Ильич давно писал товарищам в Петербург, что если бы тамошняя организация стала на деле вполне искровской, то можно было бы очень скоро провести второй съезд партии и превратить «Искру» в двухнедельную, а то и в еженедельную газету. Сейчас в Питере дело как будто шло на лад. Пришли сообщения, что там хорошо поработали Иван Радченко и другой активный агент «Искры» — Красиков, он же «Шпилька». Крепла надежда, что длительная борьба «Искры» за влияние в питерском социал-демократическом комитете, где сильны «экономисты», закончится успешно для «Искры».

Вера Ивановна радовалась этим добрым вестям, но больше всего ее волновало, что от Жоржа нет писем. Она знала, что Аксельрод и снова побывавший в Цюрихе Мартов вмешались во вновь возникший конфликт и стараются его уладить.