Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

Ответила я ему почти то же, что говорила Соне: что мы ничего против него не имеем, что все зависит от нее. Тогда просил он с ней говорить наедине. Я ее позвала и оставила их вдвоем. Не прошло и получаса, как слышу, они меня зовут. Войдя в комнату и увидав взволнованное, счастливое лицо Львова, я поняла, что Соня моя решила свою судьбу и что она невеста. Папа́ не было дома. Когда он вернулся, всем в доме объявлена была наша радость, и не обошлось без забавного анекдота. Наш старый швейцар Степан на вопрос Сережи Щербатова: «Правда ли, что княжна невеста?» – ответил: «А вы что же, прозевали?» На другой день я наших женихов повезла на базар, и вся Москва узнала о радостном событии в нашей семье. 30 апреля состоялось венчание в университетской церкви. Затем прием у нас, присутствовали великий князь с супругой. У Марии Михайловны Львовой состоялся обед, после которого молодые уехали в имение Марии Михайловны в Подольскую губернию, и тут я поняла, как тяжело было расставание и как опустел наш дом. Я вернулась с вокзала, вошла в комнату моей Сони… и разрыдалась. Зимой в феврале родился наш первый внук Николай. Я была при Соне, которая терпеливо вынесла страдания в продолжение, помнится, 7–8 часов. Какая была радость при появлении первенца! Крестными были папа́ и бабушка Мария Михайловна.

В 1896 году была коронация Николая II. Папа́ решил на ней не присутствовать, я с Верой осталась в Москве, а папа́ с Соней и ее маленьким Никой переехал в Петровское в маленький дом. Верх нашего помещения на Никитской мы отдали Голландскому посольству внаймы за 9000 рублей, что тогда составляло порядочную сумму. Мисс Макдональд и мальчики переехали в наш дом на Покровке к управляющему, а я с Верой поселилась внизу нашей квартиры на Никитской. Опять пошли приготовления к коронации и хлопоты по туалетной части. На этот раз я купила себе у Сапожникова темно-красного штофа, затканного золотом на манер старинной материи, шлейф был отделан соболем, на голове золотой кокошник старинного фасона и кружевная вуаль. В день коронации Вера получила фрейлинский шифр, узнав об этом уже во дворце, и в качестве фрейлины она отправилась с придворными в Успенский собор, где могла видеть весь чин коронования. Мы же, все городские дамы, после Высочайшего выхода отправились на террасу дворца, из которой видны соборы и площадь, и ждали, когда кончится церемония в Успенском. Длилась она долго, нам предложили закусить, что я и несколько знакомых дам исполнили. У одной из свитских фрейлин по указанию моего деверя Ивана Михайловича мы нашли сервированный стол и с большим аппетитом съели все, что нам подали. Подкрепившись таким манером, мы опять вернулись на свои места на террасе. Вскоре звон колоколов на Иване Великом, пушечная пальба, гимн возвестили нам, что коронование кончилось и что царская чета появится, чтобы идти по соборам. Погода была чудная. И как тогда, в 1883 году, под балдахином шествовал Царь. Но какой жалкий, непредставительный. А, наоборот, Царица казалась огромного роста, величественна. За ней шла Царица-мать, и должна я сознаться, что все симпатии были на ее стороне. После кончины в Ливадии ее супруга Александра III любовь народа была не к Александре Феодоровне, а все благоговели к ней.

Года за полтора до коронации было объявлено жениховство и будущий брак Николая II. На это бракосочетание мы согласились отправить с Екатериной Петровной Ермоловой нашу Соню, которая за полтора года перед тем получила фрейлинский шифр и была в восторге, что едет в Петербург на бракосочетание Царя. Ей также посчастливилось попасть на эту церемонию в церковь дворца, так как благодаря дяде Ивану Михайловичу ее назначили дежурной фрейлиной, и она все венчание прекрасно видела.

Возвращаюсь я ко дню коронации в Москве. Почти все было так же, как в 1883 году. Те же обеды, куртаг в Кремле, балы. Омрачились эти светлые майские дни небывалым, тяжелым происшествием, о котором много было толков. Плохо организованный народный праздник на Ходынском поле, тысячи жертв вызвали бурю негодования, а появление Царя на балу у французского посла Монтебелло усилило чувство неприязни к высшим властям.

В 1897 году внезапно скончался мой отец в своем имении Железники под Калугой. Получив горестную телеграмму, я немедленно выехала в Калугу с дядей Иваном Давыдовичем Деляновым, который случайно жил у нас в Москве по поводу большого съезда докторов. В Железниках мама́ не было, она за день до этого уехала в имение к моей сестре Ольге Булыгиной.