Нам здесь жить

Но, как показалось Сильвестру, инквизиторы, скорее всего, ошиблись, ибо крестоносец, по всей видимости, на самом деле ничегошеньки не знает. Дело в том, что фра Пруденте перед самым своим отъездом поручил ему не только спешно поставить рыцаря на ноги, но и тщательно фиксировать на бумаге все слова, сказанные испанцем в бреду, поскольку известно, что в таком состоянии люди лгать еще не научились. Так вот, судя по записям слов, крестоносец и впрямь ничегошеньки не ведает, ибо даже будучи в забытьи все отрицает.

Словом, единственное, что удалось выяснить друзьям, так это о наказе, полученном монахом от фра Пруденте перед самым отъездом последнего. Впрочем, ясности это знание не внесло, скорее, еще сильнее все запутало. Дескать, едва бывший тамплиер придет в себя настолько, что сможет выдержать дорогу, надлежит немедленно выехать вместе с ним в Мазовию к черскому князю Тройдену и там… дожидаться дальнейших распоряжений, кои они непременно ему пришлют. Сильвестр попытался уточнить, сколько времени ему ждать, но инквизитор не сказал ничего конкретного, сердито отрезав: «Сколько потребуется. Может, неделю, а может, и месяц».

— Ну и что ты из этого понял? — озадаченно поинтересовался у друга Петр уже на обратном пути в Бизену.

— Думать надо, — честно сознался Улан. — Пока ничего путного на ум не приходит.

— Ладно, — отмахнулся Сангре. — Парень живой, а это главное. Будет кого продать кузине. К тому же у нас в запасе имеется Дитрих. Может, он как начальник знает больше. Вот только толковать с ним нужно прямо сейчас, в смысле по пути в Бизену.

— А к чему такая спешка? — удивился Улан. — Или ты думаешь, что Кейстут его у нас отнимет? Но он же обещал отдать нам комтура в счет добычи, и я не думаю…

— Да не в том дело, — отмахнулся Сангре. — Я Кейстуту тоже верю. Он слов на ветер не кидает, пацан сказал, пацан сделал. Но этого шлимазла желательно пробить, пока он еще очумевший и весь в непонятках, как вообще могла приключиться такая фигня со взятием замка. Ты сам на его морду лица посмотри. Ошалевшая настолько, будто он был выброшен с летящего самолета и угодил пятой точкой на железный полумесяц минарета. Или пережил многократное бесплатное изнасилование! Кстати, перспективная идея, — обрадовался он.

— Чего?! — ужаснулся Улан.

— Не-е, я не к тому, — ухмыльнулся Петр. — Что я тебе, из Голландии прискакал или из Норвегии долбнутой? Но эти крестоносные полудурки про Гедимина и вообще всех литовских язычников такие сплетни распускают, похлеще, чем Евросоюз про Россию. А судя по его репликам на переговорах, дядя весьма наивен и дядя во все верит. На этом мы его и возьмем, если начнет кочевряжиться.

Глава 26. Допрос с пристрастием

Сангре как в воду глядел. Поначалу лежащий в санях, надежно и крепко спутанный веревками рыцарь Дитрих фон Альтенбург и впрямь заупрямился. Мол, он вообще отказывается общаться с богоотступниками и христопродавцами, а уж о том, чтобы отвечать на их вопросы и вовсе не может быть речи, ибо это означает запачкаться в низком предательстве. Выдав такое, он демонстративно отвернулся от них и надменно умолк.

— Запачкаться, говоришь, — усмехнулся Петр. — Странный ты мужик, группенфюрер. Вроде умный, а… тупой, как и все прочие твои собратья. Прежде чем про запачкаться трендеть, ты на руки свои погляди — они ж у тебя по локоть в крови, да и сам ты в ней по колено.

— Ты бы лучше ближе к теме, — посоветовал Улан, но, поморщившись, все-таки занялся переводом. Однако через минуту осекся на полуслове и махнул рукой, заявив, что не в коня корм. Дитрих и впрямь продолжал надменно молчать, никак не реагируя и не собираясь вступать в диспут. — Я ж говорю, сразу к сути переходи.

— Ишь, какой он у нас гордый, — хмыкнул Сангре. — Ну, к сути так к сути. Поговорим за твои дальнейшие перспективы, агрессор перекормленный, — он придвинулся к нему чуть поближе и проникновенным голосом продолжил: — Итак, выбор у тебя, бывший аятолла Христмемеля, опосля того, как ты профукал свой замок, кой сейчас полыхает как большая поминальная свечка по твоим людям, прост и незатейлив. Если ты раскалываешься до самого донышка, твои предсмертные муки отменяются, но если ты и дальше будешь гнуть понты и косоежиться, то извини, дядя, но как мудро говорят темные язычники, долг утюгом красен… — и он красноречиво развел руками.

На сей раз фон Альтенбург не выдержал, заговорил. Речь его удивительным образом напоминала лай. Причем не просто собаки, но конкретной — эдакой матерой и злобной немецкой овчарки, лютующей от злобы и ненависти.

— Он говорит, что его мученическая смерть вдохновит воинов братства на новые свершения, — начал переводить Улан. — И тогда…