Нам здесь жить

Кейстут сдержал свое слово в отношении раненого. Уход за ним был обеспечен самый что ни на есть наилучший. Правда, разместили обоих пленных в полуподвальной комнате, не имеющей ни одного окна, зато лекаря раненому предоставили не абы какого, а княжеского, то есть наилучшего. Не зря же раненый при наличии дырки возле сердца успел прийти в себя. Все остальное тоже было на уровне — стоящая в углу жаровня с углями давала достаточно тепла, а постель, где лежал крестоносец, мало чем отличалась от постелей друзей.

Завидев Сангре, рыцарь радостно завопил: «Христо! Христо!», тыча пальцем на грудь Петра, и жестами попросил показать крест. Умиленно заулыбавшись, он принялся что-то пояснять. Увы, но по-первости Петр мало что понимал. Оказалось, испанский язык средневековья изрядно отличается от того, которому некогда учил своего внука дед. Зато Петр так и не услышал от пленного своей собственной фамилии, чего он всерьез опасался. Вскоре выяснилось, что плененного крестоносца звать Бонифацием Фелипе де Рохас-и-Марино. Настроение у Петра мгновенно поднялось — подумаешь, сердце кольнуло. Совпадение, пустяк.

Правда, беспокойство отступило ненадолго. Внезапно припомнилось, что Сангре — не более чем псевдоним. Как рассказывал дед, его отец, ярый анархист или троцкист, поди пойми толком, еще до рождения сына отказался от прежней родовой фамилии, взяв себе новую, звучную, дабы всем сразу было понятно, что он готов драться с гидрой мировой буржуазии до последней капли крови. Из рассказов матери дед слыхал кое-что об отцовских предках, а вот подлинной их фамилии она ему назвать не успела, погибнув от фашистской бомбежки.

Оставалось выкинуть из головы назойливые вопросы, не имеющие покамест ответов, и старательно вслушиваться в произносимое рыцарем на языке, столь непохожем на речь деда. Однако по ходу беседы Петр мало-помалу стал привыкать к чудовищным искажениям слов, к непривычным оборотам и спустя несколько минут сумел с первого раза, не переспрашивая, уловить суть просьбы рыцаря.

Оказалось, Яцко почти угадал. Почти, поскольку важной она представлялась исключительно самому крестоносцу. Петр же, выслушав его, лишь разочарованно присвистнул. Было с чего. Испанец попросту возжелал послать «со своего смертного одра» письмо своей двоюродной сестре Изабелле, передав в нем прощальный поклон и свое благословение.

— Чуть оклемаешься, получишь перо с бумагой и сам обо всем напишешь, — великодушно разрешил Петр, пояснив: — Я не могу, поскольку свято соблюдаю старинные рыцарские обычаи и грамоте не обучен. Хотя не думаю, что стоит пугать ее своим смертным одром. К тому времени, пока твоя весточка пролетит через всю Европу, добравшись до Арагона, ты будешь бегать и прыгать как молодой козел. Во всяком случае, так сказал лекарь, а я ему верю.

Пленник продолжал вопросительно смотреть на Сангре. Спохватившись, тот, изрядно сократив текст, произнес свой прогноз по-испански. Но каково же было его удивление, когда он услышал от рыцаря, что весточку, оказывается, надлежит посылать не в Арагон, солнечную Кастилию или знойную Андалусию, а гораздо ближе, к южным соседям Литвы. Петр на всякий случай переспросил крестоносца, но тот уверенно повторил, старательно выговаривая:

— Владимир-Волынский.

— Галицко-Волынское княжество? — еще раз переспросил Сангре, и снова получил утвердительный ответ.

Он озадаченно уставился на Бонифация, прикидывая, каким ветром занесло туда испанскую донью. На ум ничего путного не пришло, и он потребовал разъяснений. Рыцарь поначалу колебался, но Петр пригрозил, что в противном случае и сам ничего никуда не пошлет, и ему не позволит, и крестоносцу пришлось открыть свою тайну.

Оказывается ранее, до поступления в Тевтонский орден, он состоял в ином, у тамплиеров, вступив в него шестнадцатилетним юнцом. Увы, спустя всего спустя год на них начались гонения, и почти всех, кто в него входил, арестовали. Первые годы пребывание в тюрьме было относительно сносным: и кормили неплохо, и родственникам навещать позволяли, и о пытках речи быть не могло, не принято это в Арагоне. Но затем с прибытием из Италии папских инквизиторов все ужесточилось, всех заковали в цепи, а кое-кого, в том числе и его кузена Эксемена де Ленду, магистра тамплиеров в провинции Арагон, подвергли жестоким пыткам, от которых тот скончался.

— Выходит, и ты ни за что срок мотал, бедолага, — умилился Сангре, мгновенно проникаясь к простодушному крестоносцу еще большей симпатией.