Намерение!

– Это я сначала пробовала что-то импровизировать с украинским флагом. Но не вышло, и я закрыла работу стеклом. Так гораздо лучше. А эти работы, – повела она дальше, к картинам более привычного для меня размера, – эти делаются одним ударом.

– Как в кунг-фу? – уточнил я, впитывая в себя что-то совершенно непонятное, но в высшей степени оригинальное.

– Да. Сперва накладываю краску. Потом один удар мастихином – и готова картина. Если нужно больше трех ударов, значит, ты не мастер. Приглядись. Видишь, сколько мелких деталей? Такое невозможно подделать. Оно само – или выходит, или нет.

Я пораженно молчал и больше ничего не говорил, лишь пытался запомнить это богатство нюансов форм и цвета.

– Поэтому… – Гоца вытащила пачку сигарет и предложила мне. Я с благодарностью принял угощение. – …Тут можно курить, есть вентиляция… Поэтому я лично считаю, что каждый, кому нужно больше трех ударов, – не мастер.

– А ты мастер? – поинтересовался я.

– Ты же сам видишь, – без ложной скромности ответила она, и, черт возьми, в эту минуту я поверил: Гоца – большой мастер.

Гоца выключила часть светильников. Мы сели в глубокие ротанговые кресла в углу галереи. Журнальный столик, наполовину из стекла, наполовину тоже из ротанга, заваленный слайдами и нарезанными кадрами пленки, выглядел мило. Скрипучие кресла были застелены подушками, и сидеть на них было удивительно удобно. Гоца развернула свое кресло ко мне в профиль. Так ей не нужно было каждый раз наклоняться к пепельнице на столике – лишь протяни руку и стряхивай. Я сделал то же самое, развернувшись лицом в противоположный угол, – наши взгляды вновь были направлены параллельно. Над нами горела небольшая лампочка, спокойный тихий свет. Перед глазами оказалась прекрасная позитивная абстракция, брызги пшенично-рыжего, сплетенные в подобие расступившихся волн. Неужели правда можно творить шедевры с такой легкостью? Сколько – два, три взмаха?

– Это примерно то же самое. Удар кистью с тушью, удар кистью с водой. Этого достаточно. Называется «Бесконечность момента».

– Умеешь читать мысли? – пошутил я. Она усмехнулась, довольная.

– Самые лучшие художники Возрождения – всего лишь ремесленники, таково мое субъективное мнение. Импрессионисты – тоже ремесленники. Они перерисовывали, как машины, как фотоаппараты. Абстракционисты, кубисты – уже живее. Но тоже, с другой стороны – скованно, бедно… Нет полета. Суходрочка, извини за выражение. Но что поделаешь? Мне известно, как это – если пробовать сделать это дело насухо, – тут я не совсем понял, на что она намекнула.

Гоца продолжала:

– Три удара – этого довольно, чтобы видно было, кто ты и где ты. Я не говорю, что ударов должно быть непременно три, я числами не увлекаюсь. Картина должна тебя вести. А ты должен быть легким на подъем, если хочешь зайти далеко. Как исключение из техники трех ударов я признаю еще три удара воображения. Это когда ты сделал три штриха и увидел, что они могут заменить один. Тогда ты еще делаешь три удара, и еще три. И получаешь утроенную композицию. Первый удар – откровение. Второй – подтверждение. А третий – движение дальше…

20

Я слушал ее, как самого себя. Я в жизни никогда не интересовался живописью, и мне не нужно было сто лет решать для себя, были художники Возрождения творцами или все-таки ремесленниками. Но я мог подписаться под каждым ее еще не сказанным словом, ибо наперед знал, что оно попадет туда, куда надо, где у меня уже дозрела пустая ячейка. Она могла выдавать бессмыслицы, но даже бессмыслицы, сказанные ее устами, латали мои пробоины. «Есть же на свете такие удивительные люди, – удивлялся я, – которые попадают, не целясь». Факты биографии, ее комментарии к ним, истории, которые с ней случались в жизни, – это все казалось до боли знакомым, словно мы уже когда-то знали друг друга.

А еще я снова подумал: «Это та, которую я возьму с собою».

Гоца докурила и пошла по темному коридору налево, в кухню, такую же большую, как и мастерская. Включила музыку. Музыка звучала негромко, но ровно. Видимо, в помещении тоже было несколько динамиков в разных комнатах. Звучало что-то мелодичное и ритмичное, с мягкими глубокими басами. Тоже минимал, благодаря сегодняшним сетам я уже научился его узнавать. Под впечатлением от атмосферы мастерской музыка показалась такой же, как и ее хозяйка – чистой и красивой.

Я снова осмотрелся вокруг. Художники излучают большие порции энергии, когда рисуют, и от этого их мысли завешивают рабочее пространство, как паутина. В пространстве Гоцы мне было комфортно, вокруг нее было свежо и чисто.

Возвратилась она с недавно начатой бутылкой мартини, запотевшей, потому что прямо из холодильника. Отпила малость из горла и передала мне. В животе забурчало – мне хотелось не выпивки, а чего-нибудь поесть. И все же я глотнул порядочно. Мартини оказалось сладким и согревающим. После него появилось желание закурить сигарету и глотнуть еще этой пахучей красоты. В мастерской Гоцы я чувствовал себя защищенным. Никто никуда не спешил, тем более я: чем проводить время в квартире Акопа, предпочитал энджоювать лайфом тут.