Наместник ночи

Минут через десять из глубины тумана раздалась песня.

Франциск узнал пение Беспамятных, сжал покрепче рубашку младшего брата и зашагал дальше, стараясь не слушать голоса.

Вскоре песня умолкла, но тут же зазвучала другая, причем гораздо ближе.

Пели не только Беспамятные – им на помощь пришли иные голоса, еще чудесней и причудливее прежних. Ничего подобного Франциск еще не слыхал. Туман наполнился прекрасными, но тоскливыми голосами, которые складывались в слова:

Знай: не придет рассвет,
Солнцу не хватит сил,
Ты как слепой агнец,
Света себе просил…

Ждал в темноте и звал,

Прятал слезу в ладонь,
Тот, кто тебя любил,
В реку сойдет водой…

Ты не вернешь его:

Стоит ли звать туман?
Все, что ты знал, – печаль!
Все, что ты знал, – обман.

Холодно: смерть кругом,

Нет больше сил идти,
Дай мне тебя обнять,
Ты же в конце пути…

Этот зов, безутешный и неумолимый, проник в самое сердце Франциска и вытянул из него все те образы и мысли, что приходили к мальчику в тихие лунные ночи, когда он не мог уснуть, а лежал и глядел на своего умирающего брата…

Вся боль, скопившаяся за эти годы, обрушилась разом.

Франц замедлил шаг и наконец остановился. Курчавые завитки тумана выползли из-под коряг и потянулись к ногам.

Пустота. Страх.

Одиночество.

Франц был одинок. Его брат болеет, он всегда наедине с недугом в своем тесном замкнутом мирке, а Франциск… один как перст. Беспомощный, точно пес, привязанный к забору в снежную бурю.

Мальчик чувствовал, что причиной болезни мог быть тот самый случай.

А виновником того самого случая, пожалуй, можно было считать его.

Это он должен лежать в кровати и угасать. Он, Франц, и никто больше!

Эта боль прогрызала дыру в сердце, разъедала внутренности словно ржавчина – старую лохань. Внутри выла стая диких голодных псов, которым Францу нечего было бросить, чтобы защититься: ни кусочка хлеба не хранилось в его котомке.

Все эти годы ему было так больно оттого, что он не хотел признавать себя виноватым и не мог излечить брата.

Единственный шанс спасти Филиппа – ключ от волшебного мира, на который так уповал Франциск, – обернулся обманом. Ложью. Ловушкой.

Человеческий мир, в котором родился и должен был жить Франциск, был грязным, безжалостным, не знающим милосердия. Мальчик ни в ком не нашел бы поддержки и сочувствия. Темнота и вечное одиночество…

Глаза заволокли слезы, и Франц застыл, выпустив рубашку брата и не в силах двигаться дальше. Он вдруг понял, что больше не может нести эту ношу.

Не может.

Мальчик слепо смотрел в туман, уйдя мыслями в темную комнату с дверью, которая всегда была заперта…

Он понял: это его наказание.

Которого он всегда избегал, но которое должен был принять.

Прошло столько лет, а он до сих пор не расплатился за ошибку.

Тучи растут вдали —
Скоро придет гроза,
Смоет твою печаль,
Смоет твои глаза…

Пальцы разжались, палка со стуком упала на камни. Забыв обо всем, Франц свернул с тропы и пошел на темный зов. Этот час должен был настать куда раньше, но только теперь он был готов. Он больше не будет страдать. Забудет обо всем.

Потому что худшее наказание – помнить.

Ведь на самом деле Франциска никто не любил: ни отец, который уехал и не вернулся, даже весточки не прислал. Может, с ним случилось что-то плохое, а может, он просто не любил своего сына? Один ребенок умирал, а другой был тому причиной – стоило ли оставаться в таком доме? Отец имел право уйти.

И мать ненавидела Франца всем сердцем, и тетка, и даже Филипп, который ни разу не попрекнул брата, но на самом деле… Это ли он чувствовал?

Прежде, в Англии, брат смотрел лишь с нежностью.

А теперь – с холодом.

Не потому ли, что наконец проявил настоящие чувства?

Не потому ли, что на самом деле и он, самый дорогой сердцу Франциска человек, в действительности его не любил…

Мальчик углубился в лес и, глотая слезы, побрел на голоса. Сердце Франциска содрогалось от боли, но он знал: скоро все закончится.

Птицы давно молчат,
Время молчать тебе.
Дай нам себя обнять,
Вот и конец борьбе…

– Фра-а-анц!

Мальчик не обернулся.

– Стой! Подожди!

Франциск упрямо шел.

Вскоре позади послышался топот и тяжелое дыхание. Чья-то рука сграбастала рубашку мальчика и рванула назад так, что он чуть не упал.

Филипп развернул брата за плечи и впился в него ошалевшими глазами.

– Ты что, спятил?! К Плакальщику захотел?

– Ну и пусть… – Франц попытался высвободиться.

Но близнец держал крепко, хоть сил у него было не очень много. Злоба и страх придали ему стойкости, голубые глаза яростно заполыхали.

– Нет.