Нантская история

Отбросив бесполезную теперь разряженную «масленку», Бальдульф толкнул его на Кособокого и, не теряя времени, повернулся к Длинноволосому. Тот был слишком испуган и смятен чтобы оказать сопротивление, палица в его руке дрожала, и он не сразу сообразил, что ее надо поднять. Должно быть, зрелище воющего от боли приятеля на какое-то время вытеснило все прочие мысли. Поэтому когда Бальдульф очутился возле него, единственное, что он успел — открыть для крика рот. Пока он у него еще был. Кулак Бальдульфа весил как мельничный жернов, и он пришелся снизу. В короткий, без замаха, удар была вложена сила, достаточная чтобы оторвать ему голову. Бальдульф никогда не сотрясал без нужды ударами тело противника. «Бить надо так, — говорил он, — Чтобы тот, кого ты бьешь, не встал. А о красоте пусть думают имперские балетмейстеры». В его ударе и верно было мало красоты, но достаточно мощи. Я видела, как кулак врезается снизу в подбородок длинноволосого и слышала хруст, с которым он смял его и прошел дальше. Брызнули в стороны испачканные красным зубы, мотнулись сизые обрывки языка. Тело Длинноволосого обмякло и стало падать. Но Бальдульф уже потерял к нему интерес, развернувшись к Кособокому.

Должно быть, тот и в самом деле был опытным кулачным бойцом. В первый момент он немного струхнул, когда в него врезался его же приятель, потерявший лицо во всех возможных смыслах. Но он быстро сориентировался и, отшвырнув того в сторону, бросился на Бальдульфа. Он не был грациозен, как атлет на ринге, напротив, он был сутул, коренаст и непропорционально сложен, однако же действовал ловко, быстро и уверено.

Его кулаки загудели в воздухе и обрушились на Бальдульфа настоящим градом ударов, под которым тот стал медленно отступать. Кособокий молотил его с ужасающей силой, и, хотя далеко не все его удары достигали цели, уже через несколько секунд Бальдульф выглядел так, точно побывал под копытами жеребца-тяжеловоза. Он медленно пятился, пытаясь сдержать этот натиск, его собственные удары то и дело заставляли вздрогивать тело Кособокого, но тот просто пер вперед, совершенно, казалось бы, не замечая их — при том, что любой из этих ударов мог замертво свалить взрослого человека на землю! Кособокий лишь глухо ворчал всякий раз, когда кулак Бальдульфа врезался ему в челюсть, и, хотя его губы уже висели бесформенными лохмотьями, нос был смят и сворочен на сторону, а глаза кровили, было видно, что он не собирается останавливаться. Как боевой сервус, он пер вперед, не обращая внимания на повреждения, и казался неуязвимым.

Самым ужасным было даже не зрелище окровавленного, зажатого в угол Бальдульфа, а ощущение собственной беспомощности. Я была лишь безжизненной декорацией театра, на сцене которого разворачивались все действия. Я не могла даже шевельнуть пальцем чтобы помочь ему. Приказать Клаудо вмешаться? Глупо. Клаудо с его медленной походкой лунатика и силой ребенка, даже не отвлечет внимания его противника.

Но Бальдульфу не требовалась чья-то помощь, он привык рассчитывать на свои силы и никогда не ошибался. Выдержав очередной смерч молотящих ударов, способных, казалось, вогнать в землю даже каменный столб, он вдруг бросился на землю, так быстро, что я вскрикнула, решив, что очередной удар лишил его чувств. Но Бальдульф был в сознании и действовал так же быстро, как и прежде. Он подхватил с земли шипованную палицу Длинноволосого и встал с нею в руке.

Кособокий устремился на него с ревом, от которого кровь в жилах делалась подобием густого киселя. Наверно, он и в самом деле был хорошим кулачным бойцом, опытным и умелым. Должно быть, на своем веку он сразил многих противников. Но с Бальдульфом до сих пор он не сталкивался. А потому, видимо, не знал разницы между кулачным бойцом и солдатом.

Первым ударом палицы Бальдульф сломал ему руку и та повисла беспомощной плетью. Кособокий Хлысь не сразу осознал это. Видимо, и так обделенный Создателем умом, в бою он и вовсе терял те крохи разума, которыми располагал. Он непонимающе смотрел то на свою руку, то на поигрывавшего палицей Бальдульфа. Видимо, его куцый ум пытался решить вопрос, что правильнее сделать в этой ситуации — повторить натиск или же отступить. Кипящая в нем животная злость гнала его вперед, не разбирая деталей. Но боль, завладевшая его рукой, такая же старая, как само человеческое тело, твердила ему, что пора сдать позиции.

Бальдульф избавил его от выбора, следующим ударом палицы раскроив верзиле череп. Точно лопнул огромный перезрелый фрукт, наполненный спелой мякотью. Кособокий комом рухнул на землю и остался лежать, оставив тяжело дышащего Бальдульфа стоять над его поверженным телом.