Уже несколько лет он хорошо знал науку обоняния; он полагал, что обоняние может дарить наслаждения, равные наслаждениям слуха и зрения; каждое чувство способно, вследствие естественной склонности к развитию и усовершенствованию, воспринимать новые впечатления, удесятерять их, приводить их в соответствие, создавать из них все то, что составляет произведение искусства. В конце концов, искусство, выделывающее благоуханные жидкости, было бы не менее нормальным, чем искусство, извлекающее звуковые волны или поражающее различными окрашенными лучами сетчатую оболочку глаза; в самом деле, если никто не может различить без особой интуиции, развитой изучением, картину великого мастера от плохой мазни, музыку Бетховена от арии Клаписсона, то никто не может без предварительного посвящения в таинства не смешать букет, созданный настоящим художником, с попурри, изготовленным ремесленником для продажи в бакалейных лавках и на базарах.
В этом искусстве запахов одна сторона больше всех прельщала дез Эссента – сторона искусственной точности.
Действительно, почти никогда духи не выделывают из цветов, названия которых они носят; художник, который осмелится заимствовать свои элементы у одной только природы, создаст незаконнорожденное произведение, без истины, без стиля, так как эссенция, полученная от перегонки цветов, сможет дать лишь очень отдаленное и очень пошлое сходство с настоящим ароматом живого цветка, разливающего свои испарения над землей.
Так, за исключением неподражаемого жасмина, не поддающегося никакой подделке и никакому уподоблению, все цветы точно представлены соединением алкоголята и спирта, присваивая у оригинала его индивидуальность и прибавляя к нему еще крепость, опьяняющий запах и этот налет, служащий признаком произведения искусства. Одним словом, в парфюмерном искусстве художник довершает начальный запах природы, из которой он высекает благоухание и оправляет его так же, как ювелир очищает воду камня и делает его ценным.
Мало-помалу тайна этого самого заброшенного из всех искусств открылась дез Эссенту, который дешифрировал теперь этот разнообразный язык, такой же вкрадчивый, как литературный язык, этот стиль, содержащий под расплывчатым и неопределенным наружным видом необыкновенную сжатость.
Поэтому ему сначала нужно было работать над грамматикой, усвоить себе синтаксис запахов, хорошо проникнуться правилами, управляющими ими, и уже раз освоившись с этим диалектом, сравнивать произведения мастеров Аткинсона и Любена, Шардена и Вьоле, Леграна и Пиесса, расчленить построение их слога, взвесить соотношение их фраз и размещение их периодов.
Затем в этом языке жидкостей опыт должен был помогать теориям, зачастую неполным и банальным.
Классическое парфюмерное искусство было, действительно, не слишком разнообразно; почти бесцветно и монотонно текло оно в русле, созданном старинными химиками; запертое в своих старых ретортах, оно болтало вздор, но когда расцвел романтический период, он изменил и его, сделав его более молодым, мягким и гибким.
История этого искусства, шаг за шагом, следовала за историей нашего языка. Стиль духов Людовика XIII, составленный из дорогих в ту эпоху элементов, из ирисовой пудры, мускуса, порея, миртовой воды, уже названной «водой ангелов», едва был в состоянии выразить рыцарскую грацию, несколько вольный колорит времени, который нам сохранил Сент-Аман в своих уверенных сонетах. Позже с миррой, лучшим ладаном, сделались почти возможны мистические духи, сильные и суровые, как пышная манера великого века, многословное красноречие ораторского искусства, широкий, плавный и возвышенный слог Боссюэ и церковных учителей. Еще больше усталая и искусная грация французского общества времен Людовика XV легче нашла своего выразителя в франжипани и угле, давших, некоторым образом, самый синтез этой эпохи; затем после пошлости скучной и неинтересной Первой Империи, злоупотреблявшей одеколонами и составами из розмарина, парфюмерия устремилась вслед за Виктором Гюго и Готье на восток; она создала восточные благовония, ароматы, сверкающие пряностями, открыла новые интонации, антитезы, на которые до тех пор еще не отваживались, выбрала и усвоила старинные оттенки, которые она сделала сложнее и тоньше; наконец, она решительно отбросила добровольную вялость, к которой привели Малерб, Буало, Андриё, Баур-Лормиан, простые дистилляторы ее поэм.
Но этот язык не остался со времен 1830 года в застое; он развивался и, сообразуясь с ходом века, шел вперед параллельно с другими искусствами; он также покорялся желаниям любителей и художников, бросаясь на китайскую и японскую парфюмерию, изобретая альбомы благоуханий, имитируя букеты цветов такеоки, получая от соединения лаванды и гвоздики запах ронделеции; от смешения пачули и камфары – особенный аромат китайской туши; из состава лимона, гвоздики и померанцевого эфирного масла – запах японской овении.