Наоборот

Дез Эссент изучал, анализировал звучание этих ароматов, толковал их тексты; находил удовольствие в том, чтобы для собственного удовлетворения играть роль психолога, разбирать и приводить в движение конструкцию произведения, развинчивать отдельные части, образующие состав сложного запаха, и в этом упражнении его обоняние достигло верности непогрешимой. Как торговец винами узнает плохое вино, глотнув одну только каплю, как продавец хмеля, которому стоит только понюхать мешок, чтобы сейчас же определить его точную стоимость, как китайский негоциант тотчас же может определить сорт чая, который он нюхает, сказать, на каких плантациях Бохайских гор и в каких буддистских монастырях он был выращен, указать время, когда были собраны его листья, точно выяснить степень сушки, влияние, которому он подвергся в соседстве цветов сливы, кохинхинского прутняка, пахучего мускатного масла, всех этих запахов, которые изменяют его свойства, прибавляют к нему неожиданный привкус и вводят в его несколько сухой букет затхлый запах далеких и свежих цветов, – так и дез Эссент мог, вдыхая капельку духов, сообщить вам дозы их рецепта, объяснить психологию их смешивания, почти назвать имя художника, создавшего их и запечатлевшего на них клеймо своего личного стиля.

Разумеется, он владел коллекцией всех продуктов, употребляемых парфюмерами; у него была даже настоящая меккская мята, та редкая мята, которая родится только в некоторую частях каменистой Аравии и монополия на которую принадлежит турецкому султану.

Сидя теперь в своей уборной перед столом, он думал создать новый букет и был охвачен минутой колебания, очень знакомой писателям, которые после нескольких месяцев отдыха готовятся начать новое произведение.

Как Бальзак, одержимый настоятельной потребностью пачкать массу бумаги, прежде чем начнет писать, дез Эссент познал необходимость набить сначала руку на каких-нибудь незначительных работах; задумав составить гелиотроп, он взвесил на руке флаконы с миндалем и ванилью, но потом изменил намерение и решил приступить к душистому горошку. Характер и выражение запаха ускользали от него, и он недоумевал; в запахе этого цветка преобладает померанец: он попробовал несколько соединений и в конце концов добился верного тона, прибавив к померанцу туберозы и розы, которые он связал каплей ванили. Сомнения рассеялись; его охватила легкая лихорадка – он был готов к работе; он составил еще чай, смешав душистую акацию с ирисом; затем, будучи уже уверен в себе, он решился идти дальше, нагромождать гремучие фразы, надменный шум которых разрушит шепот этого коварного франжипани, кравшегося по комнате.

Он держал в руках амбру, тонкинский мускус со странным блеском, пачули – самый резкий из растительных запахов, – цветок которого в сыром состоянии испускает затхлый запах плесени и ржавчины.

Как бы там ни было, им часто овладевал XVIII век; платья с фижмами и оборками кружились перед его глазами; вспоминались «Венеры» Буше; все они – из тела без костей, набитые розовым пухом – расположились на его стенах; его преследовали отголоски романа о Фемидоре, неистовое отчаяние изящной Розетты. Он в бешенстве вскочил и, борясь с наваждением, вдохнул чистую эссенцию нарда, любимую восточными народами и очень неприятную для европейцев из-за его слишком резкого запаха валерьяны. У него закружилась голова от силы этого толчка; филигрань нежного запаха исчезла, как будто растолченная молотком. Он воспользовался внезапным перерывом, чтобы вырваться из плена умерших веков, туманов прошлого, и очутиться в области творений менее ограниченных и более новых.

Бывало, он любил убаюкивать себя аккордами ароматов; он использовал эффекты, аналогичные с эффектами поэтов; оживлял приемы некоторых сочинений Бодлера, каковы «Непоправимое» и «Балкон», где последний из пяти стихов, составляющих строфу, есть эхо первого и повторяется, как припев – чтобы погружать душу в бесконечность меланхолии и томления.

Он блуждал в сновидениях, вызываемых этими ароматными стансами, внезапно приводимый к исходной точке, к основному мотиву своих размышлений, благодаря возвращению главной темы, появляющейся в интервалах, в сопровождении благоуханной оркестровки поэмы.

Теперь он хотел скитаться по удивительному и изменчивому пейзажу, и поэтому он начал с пространной и полнозвучной фразы, сразу открывая вид вольного деревенского простора.