Наоми

Неизвестно, сколько уже времени я простоял у закрытой двери, и неизвестно, сколько стоял бы ещё, пока мать не открыла её. Лучик надежды засветился на моём измученном личике, но всё было тщетно: она толкнула меня с лестницы так сильно, что я упал и катился по ступеням лицом вниз, думая, что умру. Потом она догнала меня внизу, когда я уже пытался подняться на ноги, и вцепилась в моё горло своими наманикюренными пальцами.

– Если ты не уберёшься отсюда, то я клянусь тебе, что задушу тебя своими же руками. Я сделаю то, что должна была сделать уже давно. Убирайся из этого дома и из моей жизни!

Я схватил свою сумку и выбежал прочь из подъезда. Её полные ярости глаза преследовали меня ещё долго, пока чувство вины не сменилось чувством обиды и злости. Я остановился. Мне вдруг захотелось узнать ради чего или кого она меня выгнала. Кто этот счастливчик, который достоин её любви больше, чем я? Так впервые и родилась в детском сердце ненависть, легко и просто пустив свои корни в плодородную и чистую душу ребёнка. Как оказывается, легко взрастить зерно злобы, только вот никто не ожидал, что из маленького давно посеянного зерна вырастет вот такое всепоглощающее зло, от которого пострадают многие люди.

Зная, что в моей бывшей комнате окно полностью не запирается, так как замок сломан давно, я тайком проникаю в квартиру, используя пожарную лестницу, прикреплённую к торцу дома. На цыпочках я прохожу в коридор и заглядываю в мамину спальню. Она спит, но спит не одна. Какой-то толстый бородатый мужик её обнимает, прижимая к себе. Мама уткнулась своим лицом в его тело и всё, что я смог разглядеть и запомнить на ней, свелось всего лишь к татуировке паука во всю поясницу. От боли и отвращения я закрыл глаза, сдерживая себя кое-как от того, чтобы не забежать в спальню и не накинуться на них с кулаками. Неожиданно в моей детской головке вспыхнула мысль: на кухне, в нижнем шкафчике, лежал мешочек с остатками крысиного яду. Я знал о его наличии в доме только потому, что сам недавно протравливал крыс в нашей квартире. Забежав на кухню, я осторожно открыл дверцу, чтобы она не заскрипела, и аккуратно вытащил яд. Я подсыпал немного в сахарницу, в баночку с кофе и молоко, зная, что мама всегда утром пьёт кофе в таком вот составе, и спокойно покинул квартиру тем же путём, что и проник в неё ночью. Через несколько дней я уже был тайным свидетелем двойных похорон, наблюдая за происходящим из-за угла. Никто с маминой работы не знал обо мне, поэтому и не искал. Соседям на глаза я тоже не попадался, жил с мамой в квартире, как мышь в норе, выходя по ночам. Теперь же всё кончено. Теперь я свободен. Я долго скитался по городу, пока не набрёл на эту вот комнатушку в опорной колонне автомобильного моста, которая и стала моим одиноким пристанищем на все времена. Питаясь дарами помойки, я учился жизни на улице. Брошенный и отвергнутый, я старался стереть из памяти любые воспоминания о моей прежней жизни и о маме, и мне почти удалось это сделать: я не помню адреса квартиры, расположения комнат, не помню лица моей матери, её телосложения, но помню обиду, которую мне нанесли, ненависть, заставившую меня сделать ужасное, и татуировку во всю поясницу, при виде которой я моментально оправдываю себя и хочу повторять содеянное раз за разом, потому что не хочу и не буду больше страдать. Конечно, время сгладило и это, но оставило еле заметный след, налёт, от которого внутри разгоралась и тлела невидимая искра злости, возбуждающая струны когда-то зародившейся ещё в детском теле скверны убийцы.

Ох, если бы я могла покинуть это тело, то сделала бы это незамедлительно. Я осуждала его и сочувствовала одновременно. Как можно контролировать человека, если частично оправдываешь его, понимая в глубине души причину его изменения. И, кажется, воды времени и сочувствия приведут Наоми к тому, что она опять провалит своё путешествие, подводя себя и Лорда к невозвратимой черте, но по-другому тут, наверное, сделать нельзя.

Моё сознание и сознание парня переплеталось так сильно, что я уже еле-еле различала границы. Всё было как в тумане, словно не со мной и не здесь. Десятки девушек и женщин, чьё тело украшала или портила тату на пояснице вне зависимости от её художественного содержания: роза, змея, иероглиф или другое – вызывали во мне ярость и ненависть, и всегда всё заканчивалось одним и тем же исходом – смертью разукрашенной жертвы!

После бутылки выпитого горячительного напитка я хоть и страдал, но спал как убитый. Теперь Наоми во мне утихла, вероятно, смирившись или хуже поддерживая и принимая такой вот новый для неё образ жизни. Внезапно во сне ко мне явился образ Лилиан. Она, с горящими как огонь глазами, поначалу только молчала, рассматривая меня со стороны, но потом её фраза, произнесённая тихо-тихо, заставила что-то щёлкнуть внутри, словно некий тумблер поставили на таймер отсрочки.

– Наоми, монстрами мы не рождаемся, а делаем себя сами! – она прижала указательный палец ко рту, а затем резко метнулась в мою сторону, скидывая меня в пропасть, отчего парень проснулся.