Наоми

– Проснись, свиная туша, невозможно уснуть под такие завывания твоего организма! – Толкаю её в бок, чем заставляю перевернуться и хотя бы на время утихомирить свой храп.

Проснулся я ближе к обеду. Ещё лёжа на диване, просовываю руку под свою подушку. Подумать только, в мою голову не пришла мысль о том, что нужно встать и посмотреть, как там себя чувствует дочка. Зато мысль о спрятанной бутылке меня посетила ещё раньше, чем я смог проснуться. Шаря рукой под подушкой, я резко открываю глаза и окончательно просыпаюсь, потому что заветной бутылки там уже не было. Подскочив, я вспомнил, что оставил её на столе. Её и там не было, впрочем, как и жены, которой с утра, словно след простыл. Немного пометавшись по дому, я всё-таки обнаружил свою драгоценную ёмкость за печкой, и она была совершенна пуста. Я не помню себя ещё таким злым. Бегая по дому взад-вперёд, я орал и матерился как сапожник, обливая грязью свою жену. Мне и в голову не пришло, что меня слушают дети, да мне, если честно, было тогда всё равно, ну, а лучше сказать, плевать на то, что чьи-то детские ушки сейчас улавливают скверные грязные слова, но ведь это были даже не чьи-то посторонние уши, а ушки своих собственных малолетних детей. Решив никуда не ходить, а дождаться свою благоверную дома, я лёг на диван и заснул. Сквозь сон я слышал, как Кевин гремел кастрюльками в поисках еды, а затем слышал писк вскипевшего чайника, но даже не пытался подняться, чтобы ему как-то помочь.

Моя жена явилась домой, когда сумерки накрыли наш захолустный городишко, погружая всё в унылые чёрно-белые краски. По звуку шаркающих ног я понял, что она изрядно пьяна. Я подумал, что дам её последний шанс, если она принесла и мне выпить, но она просто заваливается, полусидя, возле печки и спит. Когда уровень ярости и бурлящей во мне злобы просто зашкаливает, я вскакиваю с кровати и подбегаю, слегка подпрыгивая к ней.

– Ах ты, сволочь! – я ударяю её по лицу, не удосужившись даже слегка её разбудить. – Ты выпила весь мой самогон, а потом где-то шлялась! – Повторный удар был уже по другой стороне и без того её опухшего от пьянства лица. Женщина падает на пол, прикрывая лицо руками. Я пинаю её под живот и вижу, как маленький шкалик выкатывается из кармана. Надо же, она принесла и мне выпить, но мысль о том, что она хотела выпить это сама, без меня, автоматически заново подзадоривает меня, побуждая на новые с превышающей силой, чем прежние, размашистые удары. – Ах ты, скотина, ненавижу тебя, чтоб ты сдохла! – кричу я так, что слюни ошмётками вылетают из моего рта, забрызгивая пол.

Неожиданно ко мне подлетают малолетние дети. Кевин машет своими ручонками, пытаясь защитить мать, а Сара, ещё не оправившись от болезни, просто вцепилась в мой рукав и повисла. Даже сквозь рубаху я чувствовал, что у неё жар, но времени на заботу о ней у меня не было, я был порабощён собственной яростью и желанием. Схватив обоих за шиворот, я понёс их прямо в том, в чём они были одеты, на улицу, чтобы запереть их в холодной полуразвалившейся бане, пока я буду разбираться с женой. На улице было около двадцати мороза, а в бане, казалось, и того больше. Я кинул полураздетых детей на сгнивший пол в бане, а затем запер её со стороны улицы. Когда я зашёл в дом, моя жена доползла до дивана, но, не сумев залезть на него, спала, полусидя: голова на диване, а ноги на полу. Я схватил женщину за волосы, ещё раз размашисто хлестнул по лицу, а затем начал срывать с неё запачканное кровью тряпьё с целью овладеть её телом. Она, кстати, не особо мне сопротивлялась, сама в глубине души желая этого. После недолгой полупьяной оргии я подхватил выкатившийся шкалик и залпом выпил так необходимую моему организму жидкость. Затем лёг на диван и уснул крепким спокойным сном. Сейчас было около десяти часов вечера. И мороз, судя по непроглядным узорам на наших неутеплённых окнах, крепчал на улице с каждой новой минутой.

Проснулся я только около пяти часов утра от невыносимой жажды. На улице ещё было темно, но рассвет скрывался не за горами и просто ждал нужной минуты для наступления, когда он сможет ворваться в город, чтобы спасти всех от скучной, скрытой в бедноте и неграмотности, злой и безнравственной жизни.

– Я хочу пить, – крикнул я громко, явно ожидая, что Кевин сейчас подскочит ко мне со стаканом холодной водицы, но его не было.

Даже тогда я не понял причины его отсутствия, потому что позвал его ещё громче, а затем, когда терпение кончилось, я ворвался в их комнатку, и, не обнаружив детей, только тогда вспомнил, что я сам их запер в холодной нетопленой бане. Первый раз трезвость ко мне явилась раньше, чем планировал мой организм. Я задрожал. Мольба о том, чтобы с детьми всё было в порядке, всё же родилась в моей гнилой пропитой душонке. Я выскочил босиком на улицу с огромной надеждой в сердце, но, когда я открыл запертую мной снаружи дверь бани, улыбка и всякая надежда сошли на нет. Я упал на колени, не отрывая своих бесстыжих глаз от моих маленьких пташек.