Нападение

— Надо подумать… — с трудом выдавил из себя я.

— Но ведь вы не выстрелили сегодня!

— Это слишком разные вещи: не выстрелить и сдвинуть прицел.

Тут я заметил, что на Бургасове сержантские сапоги. Почему-то на душе стало легче, даже не смог сдержать улыбки.

Штабс-капитан перехватил мой взгляд, тоже довольно посмотрел на свои сапоги и потопал несколько раз на месте, желая, должно быть, показать, что они ему впору.

Я промолчал. Промолчал и он. Возникло впечатление, будто убитый сержант, а точнее, не он сам, а его сапоги, нас сблизили и породнили.

— В моей роте вчера один солдат фельдфебеля на штык насадил, заговорил Бургасов. — Дерьмовый фельдфебель, может, вы его помните: низенький, вихрастый. Перестарался в своем рвении сделать из людей солдат.

Я кивнул. Было ясно, что он меня не осуждает.

Ночевали мы с Бургасовым в землянке на одной кровати. Во сне он разговаривал сам с собой. Говорил громко и внятно. О каких-то неотправленных письмах, о том, что никогда не покинет Россию, об умершей матери.

Утром я все-таки позволил ему сдвинуть придел.

— Благодарю, — сухо произнес Бургасов. — Это благородно.

Я пожал плечами.

— Ну, прощайте! — протянул руку штабс-капитан.

— В распоряжение 1-й Донской? — спросил я.

— Какая к черту Донская! Убьют меня завтра!

Я крепко пожал протянутую руку.

— Если случиться встретить кого-нибудь из Бургасовых, что родом из Екатеринодара, расскажите им про мою гибель.

— Хорошо, — пообещал я, думая о том, что и города такого давно уже нет, и как расскажешь о том, чего не видел.

Бургасов грустно улыбнулся и затопал в сержантских сапогах туда, куда был нацелен ствол особой дальнобойной пушки с новым стационарным прицелом.

3

Последующие три недели моего пребывания на спецточке пронеслись невероятно быстро. Погода стояла солнечная, хотя выпадавшая под утро обильная роса и создавала впечатление вечной сырости. Не верилось, что такие теплые погоды могли держаться в столь северных местах в самом разгаре календарной зимы.

После ухода белого офицера я несколько дней провел в тягостном бездельи, результатом чего оказалось мое халатное отношение к доверенному мне особому дальнобойному длинноствольному и т. д. орудию уже со сдвинутым прицелом.

Некоторое время я, конечно, сомневался, мучался, не будучи способным одним твердым решением поставить все на свои места. Я имею в виду то, что я не хотел стрелять даже не смотря на то, что снаряд теперь уже никак не мог попасть в санитарный или другой поезд на станции Максатиха. В оправдание мое послужила одна идея: ведь прицел старый изменял не кто иной, как белый офицер. Следовательно, он мог не просто сдвинуть его, а переставить таким образом, чтобы следующие снаряды падали бы уже на какую-нибудь нашу станцию, попадали бы в наши санитарные и другие составы. Размышляя так, я испытывал некоторые угрызения совести по отношению к офицеру — ведь он вызывал у меня искреннюю симпатию, и думать о нем плохо было как-то неудобно. В конце концов я решил, что эта идея — просто выдумка, сочиненная в мое оправдание на самый крайний случай. Мысленно я даже извинился перед офицером за то, что позволил себе так подумать. Хотел во всем остаться честным и порядочным. Как никак врагом я его не считал.

Следующие три недели пронеслись невероятно быстро. Думаю, что даже ствол пушки не поржавел, несмотря на сырость и на то, что после прощания со штабс-капитаном я его больше не смазывал и не чистил. Очень хотелось верить, что спецточка сразу после моего отбытия придет в упадок и прекратит свое существование в различных приказах, отчетах о военных действиях и других бумагах, по которым сюда отпускаются снаряды и прочее.

Так вот, в канун наступления четвертой надели, глубокой ночью меня разбудил свист, доносившийся снаружи. Кто-то спокойно насвистывал мелодию «Тореадора». Несколько озадаченный и напуганный, я выглянул из своего обиталища.

— Может, это новый сержант?! — промелькнула самая неприятная мысль.

— Стой! Кто идет! — крикнул я.

— А! Вот ты где! — голос показался знакомым. — А я думал, что ты сбежал куда-нибудь.

— Кто там? — я попытался увидеть сквозь темноту лицо ночного гостя.

— Меня за тобой капитан прислал. Приказал забрать тебя на заставу. На днях сюда прибудет другая смена.

Я вышел из своего убежища и приблизился к солдату. Да, это был один из пограничников, тот, что подарил мне шахматы.

Я спешно собрался, покидал свой немногочисленный багаж в вещмешок пограничника и направился следом за ним. Хотелось оглянуться на прощанье, посмотреть на ствол, торчащий из ямы, на разметочные валуны. Но что-то сдержало меня.

Вот если бы доказать себе, что никакой спецточки не было, что я никого не убивал и никуда не стрелял. Легкое ли дело?! Других убедить это не так сложно, а вот себя…

— Что там на заставе?! — желая отвлечься от малоприятных размышлений, спросил я.

— Все по-старому, — ответил солдат. — Там для тебя у капитана какие-то новости, но какие — не знаю.

Возвращались мы на заставу той же дорогой, ориентируясь по фосфорическим меткам на валунах, но, на удивление, вся дорога заняла у нас не три дня, а чуть более суток.